Ихара Сайкаку - История Любовных Похождений Одинокой Женщины

Мудрецы в древности говорили, что красавица — это меч, подрубающий жизнь. Осыпаются цветысердца, и к вечеру остаются только сухие ветви. Безрассудно погибнуть ранней смертью в пучинелюбви, но, верно, никогда не переведутся такие безумцы!Однажды двое юношей поспорили у реки о том, чего они больше всего хотят в жизни, один сказал, чтобольше всего он желает, чтобы влага его любви никогда не просыхала, а текла, как полноводная река.Другой же возразил, что хотел бы удалиться туда, где вовсе не было бы женщин, а в тишине и покоеследил за треволнениями жизни. Решили они спросить у какой-нибудь немало пожившей старухи, кто изних прав, и нашли одиноко живущую отшельницу высоко в горах в чистой хижине с кровлей из стеблейкамыша.

Удивилась старуха их просьбе и решила рассказать им в назидание всю свою жизнь.Я не из низкого рода, стала рассказывать старуха, предки мои были в услужении у императораГо-Ханадзоно, но затем род наш пришел в упадок и захирел совсем, я же была приветлива и лицомкрасива и попала на службу к даме знатной, близкой ко двору. Служила я у нее несколько лет ипривольно жила без больших хлопот среди изысканной роскоши. Я сама придумала невидимый шнур,чтобы стягивать им волосы, затейливый узор для платья, новую прическу. И все время слышала о любви,все толковали о ней на разные лады. Стала и я получать любовные послания, но предавала их огню,только имена богов, написанные в письмах в подтверждение любовных клятв, не горели.

Много было уменя знатных поклонников, а сердце я отдала с первого раза самураю самого низкого звания, такпоразила меня сила его чувства в первом же письме. Не было сил противоборствовать страсти, мыпоклялись друг другу, и не разорвать было нашей связи. Но дело вышло наружу, и меня жестоконаказали, а милого моего казнили. И я хотела расстаться с жизнью, молчаливый призрак возлюбленногопреследовал меня, но прошло время, и все позабылось, ведь мне было всего тринадцать лет, на мой грехлюди посмотрели сквозь пальцы. Из скромного бутона любви превратилась я в яркий цветок ямабуси накраю стремнины. В столице много было плясуний, певичек, актерок — и все они на танцах и пирушкахполучали не больше одной серебряной монетки.

Очень мне приглянулись молоденькие девушки,развлекающие гостей песнями и разговорами — майко. Я научилась модным в то время танцам и сталанастоящей танцовщицей, даже появлялась изредка на пирах, но всегда со строгой маменькой, так чтосовсем не походила на распушенных майко. Однажды приглянулась я одной богатой, но некрасивой даме,что лечилась в наших краях от какой-то там болезни, а муж у этой дамы был писаный красавец. Попав вих дом, куда меня взяли для развлечения скучающей дамы, я быстро сошлась с её красавцем мужем исильно полюбила его, а потом уж не могла с ним расстаться. Но дело опять вышло наружу, и меня спозором прогнали, отправили в родную деревню.У одного князя из Восточных провинций никак не рождались наследники, очень он грустил по семуповоду и всюду искал молоденьких наложниц, но никак не мог найти себе по вкусу.

То глядитдеревенщиной, то нет приятного обхождения, как это принято в столице, а то не может сложить стихи иугадать правильно аромат. Был у князя старик, глуховат, слеповат, зубы почти все потерял, да имужскую одежду носил только по привычке — закрыт был для него путь любви. Но пользовался ондоверенностью вассала, и послали его в столицу за красивой наложницей. Искал он девушку безмалейшего недостатка, похожую на старинный портрет, что старик всегда носил с собой. Осмотрелстарик более ста семидесяти девушек, но ни одна не пришлась ему по вкусу. Но когда наконец к немупривели меня из далекой деревни, оказалось, что я точь-в-точь похожа на портрет, а некоторыеговорили, что затмила я красавицу на портрете.

Поселили меня в роскошном дворце князя, день и ночьхолили и лелеяли, развлекали и баловали. Любовалась я цветущими вишнями необычайной красы, радименя разыгрывались целые спектакли. Но жила я затворницей, а князь все заседал в государственномсовете. К горю моему, оказалось, что лишен он мужской силы, пьет пилюли любви, а все равно ни разу непроник за ограду. Порешили его вассалы, что вся беда во мне, в моем неуемном любострастии иуговорили князя отослать меня обратно в родную деревню. Нет ничего на свете печальнее, чемвозлюбленный, лишенный мужской силы.А тут постигла меня беда, отец мой задолжал и разорился вчистую, пришлось мне стать гетерой всегов шестнадцать лет. И сразу стала я законодательницей мод, затмила своими выдумками по части модывсем местных щеголих.

Мне казалось, что все пылают ко мне страстью, всем я строила глазки, а если небыло никого поблизости, кокетничала на худой конец даже с простым шутом. Знала я разные способы,как сделать из мужчин покорных рабов, да такие, до которых гетеры поглупее никогда не додумаются. Инеразумные мужчины всегда думали, что я в них по уши втрескалась и развязывали кошельки. Бывало,прослышу, что есть где-то богач, что и собою хорош, и весел, и денег не жалеет, то я к нему со всех ног,и закружу, и не отпущу, но это ведь редко бывает. Но продажная гетера не может любить только когохочет, а щеголей в желтых платьях в полоску да в соломенных сандалиях на босу ногу в столице всегдахватает. Но я, вынужденная отдаваться мужчинам за деньги, все-таки не отдавала им себя до конца,потому и прослыла жестокосердой, строптивой, и гости в конце концов все покинули меня.Отворачиваться от надоедливых мужчин хорошо, когда ты в моде, а вот когда все покинут тебя, радабудешь любому — и слуге, и уроду.

Печальна жизнь гетеры!Понизили меня в ранге, слуги перестали меня звать госпожой и гнуть передо мной спину, Бывало,раньше за двадцать дней присылали звать меня в богатые дома, я в день успевала три-четыре домаобъехать в быстрой коляске. А теперь в сопровождении только маленькой служанки тихонькопробиралась одна в толпе. Каково было мне, избалованной, да еще высокого происхождения барышне,когда со мной обращались, как с дочкой мусорщика. Каких только людей не встречала я в веселыхдомах, пройдох и кутил, что последнее спускали, и оставались без гроша, да еще в долги влезали.Многие мои гости разорились на певичках и на актрисах, а ведь немолодые, солидные были люди. Началая болеть, волосы мои поредели, да к тому же вскочили за ушами прыщики с просяное зернышко, гости исмотреть на меня не хотели.

Хозяйка со мной не заговаривала, слуги стали помыкать мною, а за столомсидела я с самого краю. И никто не подумает попотчевать, никому и дела нет. Мужланы мне былипротивны, хорошие гости меня не приглашали, печаль овладела моей душой. Продали меня в самыйдешевый веселый дом, где стала я самой последней потаскушкой. Как же низко я опустилась и чеготолько не перевидала. Через тринадцать лет села я в лодку и, поскольку не было у меня другогопристанища, отправилась в свою родную деревню. Переоделась я в мужское платье, волосы подрезала,сделала мужскую прическу, подвесила сбоку кинжал, научилась говорить мужским голосом. В то времядеревенские бонзы часто брали к себе на службу мальчиков, и вот с одним таким я договорилась, чтобуду любить его три года за три кана серебра.

Бонза этот совершенно погряз в распутстве, и приятелиего были не лучше, нарушали они все заветы Будды, днем носили одежды священников, ночью же надевалиплатье светских модников. Любовниц своих они держали в кельях, а днем тайком запирали вподземельях. Наскучило мне заточение, исхудала я совсем, да и бонза надоел, ведь пошла я на это делоне ради любви, а ради денег — тяжело мне было. Да тут еще пришла ко мне старуха и назвалась старойвозлюбленной настоятеля, поведала о своей несчастной судьбе и о жестокости бонзы, пригрозилаотомстить новой любовнице. Стала я думать-гадать, как убежать от бонзы, и решилась обмануть его,подложила под одежду толстый слой ваты и объявила себя беременной. Испугался бонза и отправилменя восвояси, выделив малую толику денег.В столице очень ценились женщины, бывшие некогда управительницами в знатных домах и научившиесятонкому обхождению, которые умели писать учтивые и изящные письма на разные темы.

Родителиотдавали им в обучение своих дочерей. И вот решила я тоже открыть школу письма, чтобы учить юныхдевушек изящно выражать свои мысли. Зажила я безбедно в собственном доме, в гостиных у меня всебыло чисто убрано, по стенам — красивые прописи с образцами письма. Скоро прознали про меня ловкиеюноши красавцы и сжигаемые страстью гетеры — пошла обо мне слава, как о непревзойденнойсочинительнице любовных писем, ведь в веселых домах я погружалась в самые глубины любви и моглаизобразить самую пылкую страсть. Был у меня там, в «селении любви», один кавалер, только его ялюбила по-настоящему, когда он обеднел, то не смог больше приходить ко мне, только письма присылал,и такие, что все ночи рыдала я над ними, прижимая к обнаженной груди.

До сих пор слова из его писемсловно огнем выжжены в моей памяти. Однажды пришел ко мне заказчик и попросил написатьбессердечной красавице о своей любви, и я постаралась, но, выводя слова страсти на бумаге, вдругпрониклась ими и поняла, что мужчина этот мне дорог. И он взглянул на меня попристальнее и увидел,что волосы у меня вьются, рот маленький, а большие пальцы ног изогнуты наружу. Позабыл он своюбессердечную красавицу и прилепился душой ко мне. Да только оказалось, что он ужасный скупердяй!Угощал меня самым дешевым супом из рыбы, а на материю на новое платье скупился. Да еще к тому жеодряхлел за год, слух потерял, так что приходилось ему подносить руку к уху, все кутался в ватныеплатья, ну, а о милых дамах и думать забыл.В старину ценили совсем юных служанок, а теперь любят, чтобы служанка выглядела посолиднее, леттак двадцати пяти, и могла бы сопровождать носилки с госпожой.

И хотя мне было очень неприятно, нопринарядилась в скромное платье служанки, завязала волосы простым шнурком и стала задаватьдомоправительнице наивные вопросы. «Что родится из снега?» и тому подобное. Сочли меня уж оченьпростой и наивной, в жизни ничего не видавшей. От всего я краснела и вздрагивала, и слуги за моюнеопытность прозвали меня «глупой обезьянкой», словом, прослыла я совершенной простушкой. Хозяинс хозяйкой по ночам предавались любовным неистовствам, и как же заходилось мое сердце от страсти ижелания. Однажды рано утром в праздник прибиралась в алтаре Будды, как вдруг пришел туда хозяинсотворить первую молитву, а я при виде крепкого молодого мужчины сорвала с себя пояс. Хозяин былпоражен, но затем в неистовом порыве бросился ко мне и повалил статую Будды, уронил подсвечник.Потихоньку-полегоньку прибрала я хозяина к рукам и задумала дело недоброе — извести хозяйку, адля того прибегла к недозволенным способам.

Чарам и бесовским заклинаниям. Но не смогла хозяйкенавредить, быстро вышло все наружу, пошла про меня и хозяина дурная молва, и вскоре выгнали меня издома. Стала бродить я, как безумная, под палящим солнцем по улицам и мостам, оглашая воздухбезумными криками. «Я хочу мужской любви!» и плясала, словно припадочная. Люди на улицах осуждалименя. Подул холодный ветерок, и в роще криптомерии я вдруг очнулась и поняла, что я нагая, вернулсяко мне мой прежний разум. Призывала я беду на другую, а пострадала сама.Устроилась я служанкой на посылках в загородном доме одной знатной дамы, что жестоко страдала отревности — муж её, красавец, безбожно изменял ей. И решила та дама устроить вечеринку и пригласитьвсех своих придворных дам и служанок и чтобы все без утайки рассказали, что у них на душе, и чтобычернили женщин из зависти, а мужчин из ревности.

Кому-то странной показалась эта забава. Принеслидивной красоту куклу, разодетую в пышный наряд и принялись все женщины по очереди изливать передней свою душу и рассказывать истории о неверных мужьях и любовниках. Одна я догадалась в чем дело.Муж хозяйки нашел себе красавицу в провинции и ей отдал свое сердце, а хозяйка повелела сделатькуклу — точную копию той красавицы, била её, мучила, словно сама соперница попалась ей в руки. Датолько однажды открыла кукла глаза и, растопырив руки, пошла на хозяйку и схватила её за подол.Едва она спаслась и с той поры заболела, стала чахнуть. Решили домашние, что все дело в кукле, изадумали сжечь её. Сожгли и пепел зарыли, но только каждую ночь из сада, из могилы куклы сталидоноситься стоны и плач.

Прознали про то люди и сам князь. Призвали служанок на допрос, пришлосьвсе рассказать. Да и девушку-наложницу призвали к князю, тут я и увидела её — хороша быланеобыкновенно, а уж как грациозна. С куклой — не сравнить. Испугался князь за жизнь хрупкойдевушки и со словами. «Как отвратительны бывают женщины!» отослал девушку в родной дом подальше отревнивицы-жены. Но сам перестал посещать покои госпожи, и ей при жизни выпала участь вдовы. Мне жетак все опротивело, что отпросилась я в Канагата с намерением стать монахиней.В Новой гавани стоят корабли из далеких стран да из западных провинций Японии, и матросам, иторговым людям с тех кораблей продают свою любовь монахини из окрестных сел. Снуют взад-впередгребные лодки, на веслах молодцы, за рулем какой-нибудь убеленный сединами старик, а в серединепринаряженные монахини-певички.

Монахини щелкают кастаньетами, юные монашки с чашами дляподаяния выпрашивают мелочь, а потом без всякого стеснения на глазах у людей переходят на корабли,а там уж их ждут заезжие гости. Получают монахини монетки по сто мон, или охапку хворосту, илисвязку макрели. Конечно, вода в сточной канаве повсюду грязна, но монахини-потаскушки — особеннонизкое ремесло. Сговорилась я с одной старой монахиней, что стояла во главе этого дела. У меня ещеоставались следы былой красоты, и меня охотно приглашали на корабли, платили, правда, мало — всеготри моммэ за ночь, но все равно три моих поклонника разорились вчистую и пошли по дорогам. Я же, незаботясь о том, что с ними стало, продолжала распевать свои песенки. А вы, ветреные гуляки,уразумели, как опасно связываться с певичками, да еще с монахинями?Недолго выдержала я такую жизнь и занялась другим ремеслом.

Принялась причесывать модниц ипридумывать наряды щеголихам. Нужно иметь тонкий вкус и понимать быстротечность моды, чтобыделать такие вещи. На новой службе в гардеробных известных красавиц я получала восемьдесят моммэсеребра в год да еще кучу нарядных платьев. Поступила я в услужение к богатой госпоже, собой онабыла очень красива, даже я, женщина, была покорена. Но было у нее на душе горе неизбывное, еще вдетстве лишилась она от болезни волос и ходила в накладке. Хозяин же её о том не подозревал, хоть итрудно было сохранить все в тайне. Я не отступала от госпожи ни на шаг и всяческими ухищрениямисумела скрыть её недостаток от мужа, а не то упадет с головы накладка — и прощай любовь навсегда!Все бы хорошо, но позавидовала госпожа моим волосам — густым, черным, как вороново крыло, и велеласначала остричь их, а когда они отросли — повыдергать их, чтобы лоб оплешивел.

Вознегодовала я натакую жестокость госпожи, а та все пуще злится, из дома не выпускает. И вознамерилась я отомстить:приучила кошку прыгать ко мне на волосы, и вот однажды, когда господин в нашем общественаслаждался игрой на цитре, я напустила кошку на госпожу. Вскочила кошка ей на голову, шпильки таки посыпались, накладка слетела — и любовь господина, что пять лет горела в его сердце, угасла водин миг. Господин совсем охладел к ней, хозяйка погрузилась в печаль и уехала к себе на родину, яже прибрала хозяина к рукам. Это совсем нетрудно было сделать.Но и эта служба скоро мне прискучила, и стала я помогать на свадьбах в городе Осака, там людиживут легкомысленные, свадьбы устраивают чересчур пышные, не заботясь о том, сведут ли концы сконцами.

Свадьбой хотят удивить весь свет, а потом сразу дом начинают возводить, молодая хозяйкашьет себе наряды без числа. А еще приемы гостей после свадьбы, а подарки родственникам, так чтоденьгами сорят без удержу. А там, смотришь, раздался крик первого внучка. У-а, у-а. Значит, тащиноворожденному кинжал и новые платья. Родным, знакомым, знахаркам — подарки, глядь. — а кошелекпуст. Прислуживала я на многих свадьбах, и уж я-то нагляделась на людское чванство. Только однасвадьба была скромная, но этот дом и сейчас богат и славен, а где другие — тю. Разорились и неслыхать о них больше.Сама не знаю где, выучилась я хорошо шить платья по всем старинным установлениям, известным ещесо времени императрицы Кокэн. Рада я была переменить свой образ жизни, расстаться с ремесломлюбви.

Целый день проводила я в кругу женщин, любовалась ирисами над прудом, наслаждаласьсолнечным светом у окна, пила душистый красноватый чай. Ничто не тревожило моего сердца. Нооднажды попало ко мне в руки платье молодого человека, атласная подкладка его была искуснорасписана любовными сценами, да такими страстными, что дух захватывало. И проснулись во мнепрежние мои вожделения. Отложила я иглу и наперсток, отбросила материю и весь день провела вмечтах, ночью ложе мое показалось мне очень одиноким. Очерствевшее мое сердце исходило печалью.Прошлое казалось мне ужасным, я думала о добродетельных женщинах, что знают только одного мужа, апосле его смерти принимают монашеский постриг. Но былое любострастие уже проснулось во мне, да ещетут во двор вышел челядинец, что прислуживал самураям, и стал мочиться, сильная струя вымыла ямку вземле.

И в той ямке закружились и утонули все мои думы о добродетели. Ушла я из богатого дома,сказавшись больной, сняла маленький домик и на дверях написала «Швея». Залезла в долги, а когдаприказчик торговца шелком пришел взыскивать с меня должок, я разделась догола, и отдала ему своеплатье — будто ничего больше у меня нет. Но приказчик обезумел от моей красоты и, навесив на окназонт, заключил меня в объятия, и ведь обошелся без помощи сватов. Бросил он думать о наживе,пустился во все тяжкие, так что по службе дела его пошли совсем плохо. А мастерица по шитью ходит иходит повсюду со своим ящичком с иголками и нитками, долго ходит и монетки собирает, но ни однойвещички так и не сошьет. Но нет на той нитке узелка, долго она не прослужит.А старость моя уже была близко, и я опускалась все ниже и ниже.

Целый год я работала посудомойкой,носила грубые платья, ела только черный неочищенный рис. Всего два раза в год отпускали меня вгород погулять, и однажды увязался за мной старик прислужник и по дороге признался мне в своейлюбви, которую он давно лелеял в глубине своего сердца. Отправились мы с ним в дом свиданий, но, увы,прежний меч стал простым кухонным ножом, побывал в горе сокровищ, но вернулся бесславно. Пришлосьбежать в дом веселья в Симабара и срочно искать какого-никакого молодого мужчину, и чем моложе, темлучше.Ходила я по многим городам и весям и забрела как-то в городок Сакаи, там нужна была служанкастелить и убирать постели в знатном, богатом доме. Думала я, что хозяин дома крепкий старик и, можетбыть, удастся прибрать его к руками, глядь.

— а это крепкая и вострая старуха, и работа у нее в домекипела. Да еще по ночам пришлось старуху ублажать. То поясницу разотри, то москитов отгони, а то какначнет забавляться со мной, как мужчина с женщиной. Вот попала. Каких только господ в моей жизни небыло, в какие только переделки я не попадала.Опротивело мне ремесло потаскушки, но делать было нечего, выучилась я уловкам певичек из чайныхдомиков и снова пошла торговать собой. Гости ко мне приходили самые разные. Бонзы, приказчики,актеры, торговцы. И хороший гость и дурной покупают певичку для недолгой забавы, пока паром непричалит к берегу, а потом — прости-прощай. С любезным гостем зела я долгие разговоры, питаланадежды на прочный союз, а с противным гостем считала доски на потолке, думала безучастно опосторонних вещах.

Иногда жаловал ко мне сановник высшего ранга, с холеным белым телом, потом яузнала, что был он министром. Да ведь и чайные домики разными бывают. Где одними медузами даракушками кормят, а где подают роскошные блюда и обхождение соответственное. В домиках низкогопошиба приходится иметь дело с деревенщиной неотесанной, что смачивает гребень водой изцветочной вазы, скорлупу от орехов кидает на табачный поднос, да и с женщинами они заигрываютгрубовато, с солеными шутками. Пробормочешь песенку, проглатывая слова, а там только ждешьнескольких серебряных монеток. Какое жалкое занятие изводить себя за сущие гроши. К тому же отвина я подурнела, последние остатки моей красоты исчезли, я белилась, румянилась, а все равно кожастала, как у ощипанной птицы.

Потеряла я последнюю надежду, что какой-нибудь достойный человекпленится мной и возьмет к себе навсегда. Но мне повезло. Приглянулась я одному богачу из Киото и онвзял меня к себе в дом в наложницы. Видно, не очень разбирался в красоте женщин и польстился на менятак же, как покупал без разбору посуду и картины, подделку под старину.Банщицы — самый низкий разряд потаскушек, они — женщины крепкие, сильные, руки у них сдобные, повечерам накладывают белила, румяна, сурьму и зазывают прохожих. О, прохожие и рады, хотя им далекодо прославленных гетер, они для хорошего гостя все равно что для пса — тончайший аромат. Апростушки-банщицы рады угодить, массируют поясницу, обмахивают дешевыми веерами с грубонамалеванными картинками.

Сидят банщицы развалясь, лишь бы удобно было. Но при гостях держатсяделикатно, чарочку подносят сбоку, на закуску не кидаются, так что сойдут при случае за красоток,если других под боком не найдется. Спят они на тощих матрасах, по трое под одним одеялом, аразговоры у них о постройке канала, о родной деревне, да всякие там толки о разных актерах. Я тожеупала так низко, что стала банщицей. Увы. Один китайский поэт сказал, что любовь между мужчиной иженщиной сводится к тому, чтобы обнимать безобразные тела друг друга.Заболела я дурной болезнью, пила настой растения санкирай и ужасно страдала во время летнейпоры, когда идут дожди. Яд поднимался все выше, и глаза стали гноиться. При мысли о постигшей менябеде, хуже которой и представить себе ничего нельзя, слезы наворачивались на глаза, брела я поулице простоволосая, на шее — грубый воротник, ненабеленная.

А на одной улице один большой чудакдержал лавку вееров. Всю жизнь он провел в веселом распутстве, женой и детьми не обзавелся. Увидавменя случайно, воспылал ко мне неожиданной страстью и захотел взять меня к себе, а у меня ничего-тоне было, ни корзины с платьем, ни даже шкатулки для гребней. Выпало мне неслыханное счастье. Сиделая в лавке среди служанок, сгибающих бумагу для вееров, и называли меня госпожой. Пожила я в холе,принарядилась и снова стала привлекать к себе взоры мужчин. Наша лавка вошла в моду, люди заходиливзглянуть на меня и покупали наши веера. Я придумала новый фасончик для вееров. На просвет видныбыли на них прекрасные тела обнаженных женщин. Дела шли прекрасно, но муж стал ревновать меня кпокупателям, начались ссоры, и, наконец, меня снова выгнали из дома.

Пришлось мне томиться без дела,потом я пристроилась в дешевой гостинице для слуг, а потом поступила служанкой к одному скряге.Ходил он медленно, маленькими шажками, кутал шею и голову в теплый ватный шарф. Уж как-нибудьвыдержу, думала я. А оказалось, что человек, столь хилый на вид, оказался богатырем в делах любви. Ониграл со мной двадцать суток подряд без перерыва. Стала я тощей, иссиня-бледной и наконецпопросила расчет. И скорей уносить ноги, покуда жива.В Осаке много оптовых лавок, ведь этот город — первый торговый порт страны. Чтобы развлекатьгостей, держат в лавках молодых девушек с непритязательной наружностью кухарок. Они принаряжены,причесаны, но даже по походке видать, кто они такие, ведь ходят они, вихляя задом, и потому что онитак покачиваются, прозвали их «листьями лотоса».

В домах свиданий низкого разряда эти девушкипринимают несметное количество гостей, все они жадны и даже у простого подмастерья норовятчто-нибудь отнять. «Листья лотоса» забавляются с мужчинами только ради наживы и, только гость запорог, набрасываются на дешевые лакомства, а потом нанимают носилки и едут в театр смотреть моднуюпьеску. Там они, позабыв обо всем, влюбляются в актеров, которые, принимая чужое обличье, вот ипроводят свою жизнь, как во сне. Таковы эти «листья лотоса». И всюду в городе, и на востоке, и назападе, не счесть «листьев лотоса» в веселых домах, в лавках, на улицах — даже трудно сосчитать,сколько их. Когда же стареют и заболевают эти женщины, куда они исчезают — никто сказать не может.Гибнут неизвестно где.

Когда прогнали меня из лавки вееров, я тоже поневоле вступила на этот путь.Нерадиво вела я дела в лавке у хозяина, а потом приметила одного богатого деревенского гостя, иоднажды, когда он напился пьян, достала бумагу из ящика, растерла тушь и подговорила его написатьклятвенное обещание, что всю жизнь он меня не покинет. Когда проспался гость, удалось мне такзапутать-запугать бедную деревенщину, что не мог он ни пикнуть, ни хмыкнуть. Я же твердила, чтоскоро рожу ему сына, что должен он взять меня на родину, гость в страхе отсыпал мне два кана серебраи только тем откупился.Во время праздника осеннего равноденствия люди поднимаются в горы, чтобы оттуда полюбоватьсяморскими волнами, колокол гудит, отовсюду слышатся молитвы, и в это время из нищих лачуг выползаютнеказистые женщины, им тоже хочется поглазеть на людей.

Что за неприглядные существа. Правда,«женщины тьмы» в полдень кажутся привидениями. Хоть и белят они свои лица, подводят брови тушью, аволосы смазывают душистым маслом, но тем более убогими кажутся. Хоть и дрожь меня пробирала приодном только упоминании об этих женщинах, «женщинах тьмы», но когда я вновь лишилась приюта,пришлось мне, к стыду моему, превратиться в такую. Удивительно, как это находятся в Осаке, где полнокрасавиц, мужчины, что с удовольствием ходят к «женщинам тьмы» в тайные дома свиданий, убогие допоследней крайности. Но и хозяева таких домов живут совсем неплохо, кормят семью из шести-семичеловек, да и для гостей заготовлены неплохие чарочки для вина. Когда является гость, хозяин сребенком на руках уходит к соседям играть в сугороку по маленькой, хозяйка в пристройке садитсякроить платье, а служаночку высылают в лавочку.

Наконец является «женщина тьмы». Дрянные ширмы,оклеенные старым календарем, расставлены, на полу — полосатый тюфяк и два деревянных изголовья.На женщине расшитый пояс с рисунком в виде пионов, сначала она завязывает его спереди, как принятоу гетер, а потом, услыхав от хозяйки, что сегодня она — скромная дочка самурая, срочно перевязываетпояс назад. Рукава у нее с разрезами, будто у молоденькой, а самой уж, верно, лет двадцать пять. Да ивоспитанием не блещет, начинает рассказывать гостю, как совсем сегодня взопрела от жары. Смех да итолько. Разговор у них без всяких тонкостей. «Опротивело мне все, живот подвело!»Но и ниже может опуститься всеми покинутая женщина, утратившая красоту, покинули меня все боги ибудды, и пала я так низко, что стала служанкой на деревенском постоялом дворе.

Стали меня зватьпросто девкой, носила я только обноски, жить становилось все труднее, хотя манеры мои и обхождениевсе еще удивляли провинциалов. Но на щеках моих уже появились морщины, а люди больше всего на светелюбят юность. Даже в самой заброшенной деревушке понимают люди толк в любовных делах, так чтопришлось мне и с этого постоялого двора уйти, ведь гости не хотели меня приглашать. Стала язазывалой в бедной гостинице в Мацусака, с наступлением вечера набеленная появлялась я, подобнобогине Аматэрасу из грота, на пороге гостиницы и приглашала прохожих переночевать. Хозяева держаттаких женщин, чтобы заманивать гостей, а те и рады, заворачивают на огонек, достают припасы, вино, аслужанке только того и надо, ведь хозяин ей денег не платит, живет она здесь за прокорм, да чтогость даст.

На таких постоялых дворах даже служанки-старухи не хотят отстать от других ипредлагают себя слугам проезжающих, за что их прозвали «футасэ» — «двойным потоком в одномрусле». Но и здесь я не ужилась, даже вечерний сумрак не мог больше скрыть моих морщин, увядших плечи груди, да что там говорить — моего старческого безобразия. Я пошла в порт, куда приходиликорабли, и стала торговать там румянами и иголками. Но вовсе не стремилась к женщинам, ведь цельмоя была другой — я и не открывала свои мешочки и узелки, а продавала только семена, из которыхгусто прорастала трава любви.Наконец лицо мое густо покрыли борозды морщин, деваться мне было некуда и вернулась я в знакомыйгород Осаку, там воззвала к состраданию старинных знакомых и получила должность управительницы вдоме любви.

Надела я особый наряд со светло-красным передником и широким поясом, на головунамотала полотенце, на лице — суровое выражение. В мои обязанности входит следить за гостями,шлифовать молоденьких девушек, наряжать, ублажать, но и про тайные шашни с дружками проведывать.Да только перегнула я палку, слишком сурова была и придирчива, и пришлось мне проститься с местомуправительницы. У меня не осталось ни нарядов, ни сбережений, годы мои перевалили за шестьдесятпять, хотя люди и уверяли, что выгляжу я на сорок. Когда шел дождь и гремел гром, я умоляла богагрома разразить меня. Чтобы утолить голод, приходилось мне грызть жареные бобы. Да еще замучиливидения, являлись по ночам ко мне все мои нерожденные дети убумэ, кричали и плакали, что япреступная мать.

Ах, как мучили меня эти ночные призраки. Ведь могла я стать уважаемой матерьюбольшого семейного клана. Хотела я положить конец своей жизни, но поутру призраки убумэ таяли, и яне в силах была проститься с этим миром. Стала бродить я ночами и присоединилась к толпам техженщин, которые, чтобы не умереть с голоду, хватают мужчин за рукава на темных улицах и молятся,чтобы побольше было темных ночей. Среди них попадались и старухи лет семидесяти. Они научили меня,как получше подобрать жидкие волосы и придать себе вид почтенной вдовы, мол, на такую всегдаохотники найдутся. Снежными ночами бродила я по мостам, улицам, хоть и твердила себе, что надо жекак-то кормиться, а все-таки тяжело мне было. Да и слепцов что-то не видать было.

Каждый норовилподвести меня к фонарю у лавки. Начинал брезжить рассвет, на работу выходили погонщики быков,кузнецы, бродячие торговцы, но я была слишком стара и безобразна, никто не смотрел на меня, и решилая навсегда расстаться с этим поприщем.Отправилась я в столицу и пошла помолиться в храм Дайудзи, который показался мне преддвериемрая. Душа моя преисполнилась благочестия. Подошла я к искусно вырезанным из дерева статуямпятисот архартов — учеников Будды и стала призывать имя бога. И вдруг заметила, что лица архатовнапоминают мне физиономии моих бывших любовников, и принялась я вспоминать всех по очереди, тех,кого больше всех любила и чьи имена писала кисточкой на своих запястьях. Многие из моих бывшихвозлюбленных уже превратились в дым на погребальном костре.

Я застыла на месте, узнавая моихпрежних любовников, одно за другим вставали воспоминания о моих прошлых грехах. Казалось, у меня вгруди грохочет огненная колесница ада, слезы брызнули из глаз, я рухнула на землю. О, позорноепрошлое. Хотела я покончить с собой, но остановил меня один мой старый знакомый. Он сказал, чтобы яжила тихо и праведно и ждала смерти, она сама ко мне придет. Я вняла благому совету и теперь ждусмерти в этой хижине. Пусть эта повесть станет исповедью о прошлых грехах, а сейчас в моей душераспустился драгоценный цветок лотоса..