Л. Н. Толстой - Крейцерова Соната

Ранняя весна. Конец века. По России идет поезд. В вагоне идет оживленная беседа. Купец,приказчик, адвокат, курящая дама и другие пассажиры спорят о женском вопросе, о бракеи свободной любви. Только любовь освещает брак, утверждает курящая дама. Тут, в середине еёречи, раздается странный звук как бы прерванного смеха или рыдания, и некий не старый еще,седоватый господин с порывистыми движениями вмешивается в общий разговор. До сих порна заговаривания соседей он отвечал резко и коротко, избегая общения и знакомства,а все больше курил, смотрел в окно или пил чай и в то же время явно тяготился своимодиночеством. Так какая любовь, спрашивает господин, что вы разумеете под истинной любовью?Предпочтение одного человека другому.

Но на сколько. На год, на месяц, на час. Ведь этотолько в романах бывает, в жизни никогда. Духовное сродство. Единство идеалов?Но в таком случае незачем спать вместе. А, вы, верно, меня узнали. Как нет. Да я тотсамый Позднышев, что убил свою жену. Все молчат, разговор испорчен.Вот подлинная историяПозднышева, рассказанная им самим той же ночью одному из попутчиков, история о том, какон этой самой любовью был приведен к тому, что с ним произошло. Позднышев, помещики кандидат университета (был даже и предводителем) жил до женитьбы, как все в его кругу.Жил (по его нынешнему мнению) развратно, но, живя развратно, считал, что живет, как надо, даженравственно. Он не был соблазнителем, не имел «неестественных вкусов», не делализ разврата цели своей жизни, а отдавался ему степенно, прилично, скорее для здоровья,избегая женщин, которые могли бы его связать.

Между тем чистого отношения к женщине у негодавно уже не могло быть, он был, что называется, «блудником», подобным морфинисту,пьянице, курильщику. Потом, как выразился Позднышев, не вдаваясь в подробности, пошлии всяческие отклонения. Так жил он до тридцати лет, не оставляя, впрочем, желанияустроить себе самую возвышенную, «чистую» семейную жизнь, приглядываясь с этой цельюк девушкам, и наконец нашел такую, одну из двух дочерей разорившегося пензенскогопомещика, которую счел достойной себя.Однажды вечером они ездили в лодке и ночью, прилунном свете, возвращались домой. Позднышев любовался её стройной фигурой, обтянутой джерси (этоему хорошо запомнилось), и вдруг решил, что это — она. Ему казалось, что она понимаетв эту минуту все, что чувствует он, а он, как ему тогда казалось, думал самые возвышенныевещи, и на самом деле джерси было ей особенно к лицу, и после проведенного с нею дняон вернулся домой в восторге, уверенный, что она — «верх нравственногосовершенства», и уже назавтра сделал предложение.

Поскольку он женился не на деньгахи не на связях (она была бедна), да к тому же имел намерение держаться послеженитьбы «единобрачия», то гордости его не было пределов. (Свинья я был ужасная,а воображал, что ангел, признался Позднышев своему попутчику.) Однако все сразу пошлонаперекосяк, медовый месяц не складывался. Все время было гадко, стыдно и скучно. На третийили четвертый день Позднышев застал жену скучающей, стал спрашивать, обнял, она заплакала,не умея объяснить. И ей было грустно и тяжело, а лицо выражало неожиданную холодностьи враждебность. Как. Что. Любовь — союз душ, а вместо этого вот что. Позднышевсодрогнулся. Неужели влюбленность истощилась удовлетворением чувственности и они осталисьдруг против друга совершенно чужие.

Позднышев еще не понимал, что эта враждебность быланормальным, а не временным состоянием. Но потом произошла еще ссора, потом еще одна,и Позднышев почувствовал, что «попался», что женитьба не есть нечто приятное,а, напротив, очень тяжелое, но он не хотел признаться в этом ни себе, ни другим.(Это озлобление, рассудил он позднее, было не что иное, как протест человеческой природыпротив «животного», которое подавляло её, но тогда он думал, что виноват женин дурнойхарактер.)В восемь лет у них родилось пять детей, но и жизнь с детьми былане радость, а мука. Жена была чадолюбива и легковерна, и семейная жизнь обернуласьпостоянным спасением от воображаемых или действительных опасностей. Присутствие детей далоновые поводы к раздорам, отношения становились все враждебнее.

На четвертый год они ужеразговаривали просто. «Который час. Пора спать. Какой нынче обед. Куда ехать. Что написанов газете. Послать за доктором. Горло болит у Маши». Он смотрел, как она наливает чай,подносит ложку ко рту, хлюпает, втягивая жидкость, и ненавидел её именно за это. «Тебехорошо гримасничать, — думал он, — ты вот промучила меня сценами всю ночь,а у меня заседание». «Тебе хорошо, — думала она, — а я всю ночьне спала с ребенком». И они не только так думали, но и говорили, и такбы и жили, как в тумане, не понимая себя, если бы не случилось того, что случилось.Жена его будто проснулась с тех пор, как перестала рожать (доктора подсказали средства),и постоянная тревога о детях стала утихать, она будто очнулась и увидела целый мир с егорадостями, о которых она забыла.

Ах, как бы не пропустить. Уйдет время, не воротишь!Ей с юности внушали, что в мире одно достойно внимания — любовь. Выйдя замуж, онаполучила кое-что из этой любви, но далеко не все, что ожидалось. Любовь с мужембыла уже не то, ей стала представляться какая-то другая, новая, чистенькая любовь,и она стала оглядываться, ожидая чего-то, снова взялась за брошенное преждефортепьяно… И тут явился этот человек.Он был музыкант, скрипач, сын разорившегосяпомещика, окончивший консерваторию в Париже и вернувшийся в Россию. Звали егоТрухачевский. (Позднышев и теперь не мог говорить о нем без ненависти. Влажные глаза,красные улыбающиеся губы, нафиксатуаренные усики, лицо пошло-хорошенькое, а в манерахделанная веселость, говорил все больше намеками, отрывками.) Трухачевский, приехав в Москву,зашел к Позднышеву, тот представил его своей жене, тотчас же зашел разговор о музыке,он предложил ей играть с ней, она обрадовалась, а Позднышев сделал вид, что обрадовался,чтобы не подумали, что он ревнует.

Потом Трухачевский приехал со скрипкой, они играли, женаказалась заинтересованной одной музыкой, но Позднышев вдруг увидел (или ему почудилось, чтоон увидел), как зверь, сидящий в них обоих, спросил. «Можно?» — и ответил:«Можно». У Трухачевского не было сомнений, что эта московская дама согласна. Позднышевже поил его за ужином дорогим вином, восхищался его игрой, звал опять в следующеевоскресенье обедать и еле сдерживал себя, чтобы тут же не убить.Вскоре был устроензваный обед, скучный, притворный. Довольно скоро началась музыка, играли Крейцерову сонатуБетховена, жена на фортепьяно, Трухачевский на скрипке. Страшная вещь эта соната, страшнаявещь музыка, думал Позднышев. И это страшное средство в руках у кого угодно.

Разве можноКрейцерову сонату играть в гостиной. Сыграть, похлопать, съесть мороженое. Услышать её и житькак прежде, не совершая те важные поступки, на которые настроила музыка. Это страшно,разрушительно. Но Позднышев впервые с искренним чувством пожал Трухачевскому рукуи благодарил за удовольствие.Вечер кончился благополучно, все разъехались. А ещечерез два дня Позднышев уехал в уезд в самом хорошем настроении, дел была пропасть.Но однажды ночью, в постели, Позднышев проснулся с «грязной» мыслью о нейи о Трухачевском. Ужас и злоба стиснули его сердце. Как это может быть. А как может этогоне быть, если он сам на ней ради этого и женился, а теперь того же от нее хочетдругой человек. Тот человек здоровый, неженатый, «между ними связь музыки — самойутонченной похоти чувств».

Что может удержать их? Ничто. Он не заснул всю ночь, в пятьчасов встал, разбудил сторожа, послал за лошадьми, в восемь сел в тарантас и поехал.Ехать надо было тридцать пять верст на лошадях и восемь часов на поезде, ожидание былоужасно. Чего он хотел. Он хотел, чтобы его жена не желала того, чего она желала и дажедолжна была желать. Как в бреду он подъехал к своему крыльцу, был первый час ночи,в окнах еще горел свет. Он спросил лакея, кто в доме. Услышав, что Трухачевский, Позднышевчуть не зарыдал, но дьявол тут же подсказал ему. Не сентиментальничай, они разойдутся,не будет улик… Было тихо, дети спали, лакея Позднышев отправил на вокзал за вещамии запер за ним дверь. Он снял сапоги и, оставшись в чулках, взял со стены кривойдамасский кинжал, ни разу не употреблявшийся и страшно острый.

Мягко ступая, пошел туда,резко распахнул дверь. Он навсегда запомнил выражение их лиц, это было выражение ужасаПозднышев бросился на Трухачевского, но на руке его повисла внезапная тяжесть —жена, Позднышев подумал, что смешно было бы догонять в одних чулках любовника жены,он не хотел быть смешон и ударил жену кинжалом в левый бок, и тут же вытащил его,желая как бы поправить и остановить сделанное. «Няня, он меня убил!», —из-под корсета хлынула кровь. «Добился своего…» — и сквозь физическиестрадания и близость смерти выразилась её знакомая животная ненависть (о том же, что былоглавным для него, об измене, она не считала нужным говорить). Только позже, увидев еёв гробу, он стал понимать, что сделал, что он убил её, что она была живая, теплая, а сталанеподвижная, восковая, холодная и что поправить этого никогда, нигде, ничем нельзя.

Он провелодиннадцать месяцев в тюрьме в ожидании суда, был оправдан. Детей забрала его свояченица..