М. Ю. Лермонтов - Тамбовская Казначейша

Это при царе Алексее Михаиловиче в степные сии края ссылали бродяг да фальшивомонетчиков, а какпогубернаторствовал на опальной Тамбовщине Гаврила Державин, в ту пору полуопальный, приосанилсяТамбов, на многих картах имперских кружком отметился и мостовыми обзавелся. Полвека минуло, а неокривели три главные улицы, певцом Фелицы спрямленные, и будочники, как и при нем, в будках торчат,и трактиры, с нумерами, благоденствуют. Один «Московский», а другой — «Берлин». Одна беда — скука:невесты в избытке, в женихах — недостача. А ежели кого и просватают, как раскрасавицу АвдотьюНиколавну — за господина Бобковского, казначея, — так разве ж везение это. Лыс благоверный, старда угрюм, и тот еще черт. Картежник — и преудачлив.

Играет — и по-крупному — в собственном доме,колоды, по слухам, крапленые, со всех уездов понтеры к Бобковским слетаются, иные — на хозяйкузаглядываются. «прелакомый кусок». Флирту «вприглядку» казначей не препятствует, за женой — в обаследит, ревнив, да сам же её и учит, «как бросить вздох иль томный взгляд». Чем крепче, дескать,«влюбчивый понтер» втюрится, тем скорее проиграется. Скуп между тем несносно. С юных лет при казнесостоит, а жену «довольно просто» содержит. Ни чепцов тебе из Москвы, ни шляпок из Петербурга. Ноказначейша, душенька, и в самостроке тамбовском чудо как хороша, и на судьбу, похоже, не ропщет:ступает плавно, держится гордо и смотрит спокойно. Даже известие чрезвычайное, весь «кругдворянский» всполошившее — «полк-де, уланский, в Тамбове зимовать будет», — сердечного покоя«красавицы в осьмнадцать лет» не нарушает.

Даже и вступление в славный городок жданно-желанныхулан не подымет ленивицу с жарких перин.На весь Тамбов полковая музыка гремит, кони вороные ржут, девы губернские к пыльным окнамприлипли, а у Авдотьи Николаевы — «час лучший утреннего сна». Кузина мадам Бобковской, тоже,заметим, замужняя, — от страсти нездешней к красавцу улану горит-пылает. Чуть свет прилетела,сорокой трещит. И конь у него что картинка. Жаль, что всего лишь корнет… Казначейша сестрицынойтайне тихо сочувствует, очей незабудковых от вечной канвы не подымая…Однако ж и Дунечка — не Диана, крепилась-крепилась, не устояла. Муж, как почаевничали, — вприсутствие, а жена с рукодельем — к окошку, да как раз к тому самому, что на трактир «Московский»выходит.

Глядит — и — о, Господи. — «окно в окно» с её опочивальней — улан, мужчина и без… Нет-нет,улан, то бишь штаб-ротмистр Гарин, вполне одет. И даже приодет. Архалук персидский, ермолка цветаспелой вишни «с каймой и кистью золотой», и чубук особенный — узорный, бисерный. Хоть живописцупозируй. Но — увы. У тамбовчанок, а тем паче хорошеньких, свои, тамбовские, о приличиях понятия.Мужчина в нумерах — и без мундира. Какой позор и срам. Окошко — стук. — захлопывается, занавесочкаопускается.Впрочем, улан доволен. Начало есть. Мужчина он холостой, вольный, свет повидавший, не волокита, нои не промах, в женских душах не хуже, чем в лошадях, разбирается. И прав оказывается. Дня через двабело-розовая казначейша опять появляется в окне, на этот раз «в заботливом наряде».

Гарин же, чтобыпроучить провинциалочку, встает — и едет со двора, и до утра не возвращается. И так — три дняподряд. И представьте — не взбрыкнула кобылка, хоть и с норовом, — наоборот, присмирела, авскорости и осмелела. Крутят наши герои роман вприглядку да через улицу, пока Тамбов почивает, аказначей в казначействе с казенной суммой живет как с собственной казной!Время меж тем течет-утекает, Дуне амурных посиделок у окошка вроде как и достаточно, да Гарину ужочень не терпится — не сказонный же он персонаж, чтобы молча вздыхать, — «пора к развязке».Наконец посчастливилось. На именинных торжествах у губернского предводителя улана и казначейшуничего не подозревающие хозяева усаживают рядышком за обеденным столом.

И уж тут-то штаб-ротмистрне теряется, благо на балконе вовсю наяривают полковые трубачи, а соседи по столу отчаянно гремятножами-вилками-тарелками. Дуня в немом восторге, а все-таки в обмен на страстное признание обещаетлишь нежную дружбу (таков обычай деревенский). Нежной дружбой улан наш сыт по горло, да и какойнастоящий мужчина обращает внимание на женский лепет. Особенно ежели видит, что сердце красавицыколотится-трепещет, плененное и взором его могучим, и пылом зрелым, тридцатилетним, и мягкимикудрями.Кое-как скоротав ночь, утречком, еле дождавшись, пока старый ревнивый муж отъедет в присутствие,штаб-ротмистр заявляется к Бобковским. Слуги дрыхнут. Авдотья Николавна еще у себя, в спальне. Ачто делает жена, когда мужа нет дома.

Не одеваясь и не причесываясь, в «шлафоре», сном беспокойным(уланы… сабли… шпоры) измятом, берется душенька за рукоделие и предается мечтам. Сие приятноезанятие прерывает Гарин, распахивает дверь и с места в карьер — по-улански — изъясняет ситуацию:либо Дуня отдается ему здесь и сейчас, либо он — и тоже здесь и сейчас — «умрет от пистолета», тоесть застрелится на глазах у жестокой. Растерявшаяся поначалу (Гарин совсем было поверил. «черезминуту для него любви наступит торжество»), Авдотья Николавна вдруг вспыхивает от стыда иотталкивает нетерпеливца. Ступайте, дескать, вон, а не то кликну слуг. Сообразив, что это непритворство, а упорство, и тамбовскую твердыню наскоком-приступом не возьмешь, улан — о верх всехунижений.

— опускается на колени и уже не требует, не угрожает — «молит жалобно». И кто знает,может, и сжалилась бы Дуня над бедолагой, да дверь опять распахивается настежь. Казначей. Сумрачновзглянув друг другу в глаза, соперники расходятся, не проронив ни слова. Вернувшись к себе в нумер,штаб-ротмистр срочно снаряжает пули и пистолет. Как бы не так. Вместо приличного вызова на дуэльказначей присылает обидчику неприличное приглашение «на вистик».Гарин в раздумье. Нет ли здесь какого подвоха. Но наступает вечер, и, глянув в окно, он видит, что усоседа и впрямь гости. «дом полон, что за освещенье!» Встречает улана сама хозяйка — холодно, какчужого, об утренней сцене ни слова. Обескураженный, Гарин проходит дальше, в кабинет, где его ждетеще один сюрприз.

Казначей — сама любезность, потчует обидчика вареньем, собственноручноподносит шампанское. Игра между тем набирает обороты, из благоразумной становится азартной.Проигравшие бледны, рвут карты, кричат, счастливцы же звонко чокаются стаканами, аказначей-банкомет мрачнее тучи. Впервые в жизни удача выскальзывает из рук, и, взбесившись, онспускает все, дочиста. Собственный дом и «все, что в нем или при нем» (мебель, коляску, лошадей,хомуты и даже Дунечкины сережки). Время, однако, позднее, свечи догорают, скоро и светать начнет,понтеры выдохлись — не разойтись ли по домам. — да и проигравшийся банкомет в трансе. Пора, поразакругляться. И вдруг казначей, словно очнувшись, просит игроков не расходиться и позволить емуеще одну, последнюю «талью», чтоб отыграть именье — «иль проиграть уж и жену».

Понтеры в ужасе —какое злодейство. — один лишь Гарин принимает злодейское условье. Авдотья Николавна, забившись вкресло, ни жива ни мертва, но собравшимся не до переживаний несчастной красавицы, ведь идетнешуточная битва. Улан играет отчаянно, и судьба, посмеявшись напоследок, окончательноотворачивается от старика Бобковского — «жребий выпал час настал». В тишине, ни единого словане произнося, «медленно и плавно» подходит к игорному столу проигранная казначейша — ни слез, ниистерики, ни упреков. Молча смотрит на мужа и молча бросает ему в лицо свое венчальное кольцо. И — вобморок. Улан, не будь дурак, не мешкая, хватает выигрыш в охапку и отправляется восвояси, благонести недалеко, да и не тянет ноша, ежели своя.А что потом, спросите.

А ничего. С недельку посудачили, девы губернские улана осудили, казначейпопробовал найти защитников и, кажется, нашел нескольких, но ни дуэли, ни доброй ссоры за сим непоследовало. Тамбов, милостивые государи, это Тамбов. В Тамбове все спокойно..