Паустовскийк.г. - Заячьи Лапы

К ветеринару в наше село пришел с Урженского озера Ваня Малявин и принес завернутого в рваную ватную куртку маленького теплого зайца. Заяц плакал и часто моргал красными от слез глазами…- Ты что, одурел. — крикнул ветеринар. — Скоро будешь ко мне мышей таскать, оголец!- А вы не лайтесь, это заяц особенный, — хриплым шепотом сказал Ваня. — Его дед прислал, велел лечить.- От чего лечить-то?- Лапы у него пожженные.Ветеринар повернул Ваню лицом к двери, толкнул в спину и прикрикнул вслед:- Валяй, валяй. Не умею я их лечить. Зажарь его с луком — деду будет закуска.Ваня ничего не ответил. Он вышел в сени, заморгал глазами, потянул носом и уткнулся в бревенчатую стену. По стене потекли слезы. Заяц тихо дрожал под засаленной курткой.- Ты чего, малый.

— спросила Ваню жалостливая бабка Анисья. Она привела к ветеринару свою единственную козу.- Чего вы, сердешные, вдвоем слезы льете. Ай случилось что?- Пожженный он, дедушкин заяц, — сказал тихо Ваня. — На лесном пожаре лапы себе пожег, бегать не может. Вот-вот, гляди, умреть.- Не умреть, малый, — прошамкала Анисья. — Скажи дедушке своему, ежели большая у него охота зайца выходить, пущай несет его в город к Карлу Петровичу.Ваня вытер слезы и пошел лесами домой, на Урженское озеро. Он не шел, а бежал босиком по горячей песчаной дороге. Недавний лесной пожар прошел стороной на север около самого озера. Пахло гарью и сухой гвоздикой. Она большими островами росла на полянах.Заяц стонал.Ваня нашел по дороге пушистые, покрытые серебряными мягкими волосами листья, вырвал их, положил под сосенку и развернул зайца.

Заяц посмотрел на листья, уткнулся в них головой и затих.- Ты чего, серый. — тихо спросил Ваня. — Ты бы поел.Заяц молчал.- Ты бы поел, — повторил Ваня, и голос его задрожал. — Может, пить хочешь?Заяц повел рваным ухом и закрыл глаза.Ваня взял его на руки и побежал напрямик через лес — надо было поскорее дать зайцу напиться из озера.Неслыханная жара стояла в то лето над лесами. Утром наплывали вереницы белых облаков. В полдень облака стремительно рвались вверх, к зениту, и на глазах уносились и исчезали где-то за границами неба. Жаркий ураган дул уже две недели без передышки. Смола, стекавшая по сосновым стволам, превратилась в янтарный камень.Наутро дед надел чистые онучи(1) и новые лапти, взял посох и кусок хлеба и побрел в город.

Ваня нес зайца сзади. Заяц совсем притих, только изредка вздрагивал всем телом и судорожно вздыхал.Суховей вздул над городом облако пыли, мягкой, как мука. В ней летал куриный пух, сухие листья и солома. Издали казалось, что над городом дымит тихий пожар.На базарной площади было очень пусто, знойно. Извозчичьи лошади дремали около водоразборной будки, и на головах у них были надеты соломенные шляпы. Дед перекрестился.- Не то лошадь, не то невеста — шут их разберет. — сказал он и сплюнул.Долго спрашивали прохожих про Карла Петровича, но никто толком ничего не ответил. Зашли в аптекуТолстый старый человек в пенсне и в коротком белом халате сердито пожал плечами и сказал:- Это мне нравится. Довольно странный вопрос.

Карл Петрович Корш — специалист по детским болезням — уже три года как перестал принимать пациентов. Зачем он вам?Дед, заикаясь от уважения к аптекарю и от робости, рассказал про зайца.- Это мне нравится. -сказал аптекарь. — Интересные пациенты завелись в нашем городе. Это мне замечательно нравится!Он нервно снял пенсне, протер, снова нацепил на нос и уставился на деда. Дед молчал и топтался на месте. Аптекарь тоже молчал. Молчание становилось тягостным.- Почтовая улица, три. — вдруг в сердцах крикнул аптекарь и захлопнул какую-то растрепанную толстую книгу. — Три!Дед с Ваней добрели до Почтовой улицы как раз вовремя — из-за Оки заходила высокая гроза. Ленивый гром потягивался за горизонтом, как заспанный силач распрямлял плечи и нехотя потряхивал землю.

Серая рябь пошла по реке. Бесшумные молнии исподтишка, но стремительно и сильно били в луга. Далеко за Полянами уже горел стог сена, зажженный ими. Крупные капли дождя падали на пыльную дорогу, и вскоре она стала похожа на лунную поверхность. Каждая капля оставляла в пыли маленький кратер.Карл Петрович играл на рояле нечто печальное и мелодичное, когда в окне появилась растрепанная борода деда.Через минуту Карл Петрович уже сердился.- Я не ветеринар, — сказал он и захлопнул крышку рояля. Тотчас же в лугах проворчал гром. — Я всю жизнь лечил детей, а не зайцев.- Что ребенок, что заяц — все одно, — упрямо пробормотал дед. — Все одно. Полечи, яви милость. Ветеринару нашему такие дела неподсудны. Он у нас коновал. Этот заяц, можно сказать, спаситель мой.

Я ему жизнью обязан, благодарность оказывать должен, а ты говоришь — бросить!Еще через минуту Карл Петрович — старик с седыми взъерошенными бровями, — волнуясь, слушал спотыкающийся рассказ деда.Карл Петрович в конце концов согласился лечить зайца. На следующее утро дед ушел на озеро, а Ваню оставил у Карла Петровича ходить за зайцем.Через день вся Почтовая улица, заросшая гусиной травой, уже знала, что Карл Петрович лечит зайца, обгоревшего на страшном лесном пожаре и спасшего какого-то старика. Через два дня об этом уже знал весь маленький город, а на третий день к Карлу Петровичу пришел длинный юноша в фетровой шляпе, назвался сотрудником московской газеты и попросил дать беседу о зайце.Зайца вылечили.

Ваня завернул его в ватное тряпье и понес домой. Вскоре историю о зайце забыли, и только какой-то московский профессор долго добивался от деда, чтобы тот ему продал зайца. Присылал даже письма с марками на ответ. Но дед не сдавался. Под его диктовку Ваня написал профессору письмо:Заяц не продажный, живая душа, пусть живет на воле. При сем остаюсь Ларион Малявин.…Этой осенью я ночевал у деда Лариона на Урженском озере. Созвездия, холодные, как крупинки льда, плавали в воде. Шумел сухой тростник. Утки зябли в зарослях и жалобно крякали всю ночьДеду не спалось. Он сидел у печки и чинил рваную рыболовную сеть. Потом поставил самовар — от него окна в избе сразу запотели и звезды из огненных точек превратились в мутные шары.

Во дворе лаял Мурзик. Он прыгал в темноту, ляскал зубами и отскакивал — воевал с непроглядной октябрьской ночью. Заяц спал в сенях и изредка во сне громко стучал задней лапой по гнилой половице.Мы пили чай ночью, дожидаясь далекого и нерешительного рассвета, и за чаем дед рассказал мне наконец историю о зайце.В августе дед пошел охотиться на северный берег озера. Леса стояли сухие, как порох. Деду попался зайчонок с рваным левым ухом. Дед выстрелил в него из старого, связанного проволокой ружья, но промахнулся. Заяц удрал.Дед пошел дальше. Но вдруг затревожился. С юга, со стороны Лопухов, сильно тянуло гарью. Поднялся ветер. Дым густел, его уже несло белой пеленой по лесу, затягивало кусты. Стало трудно дышать.Дед понял, что начался лесной пожар и огонь идет прямо на него.

Ветер перешел в ураган. Огонь гнало по земле с неслыханной скоростью. По словам деда, даже поезд не мог бы уйти от такого огня. Дед был прав. Во время урагана огонь шел со скоростью тридцати километров в час.Дед побежал по кочкам, спотыкался, падал, дым выедал ему глаза, а сзади был уже слышен широкий гул и треск пламени.Смерть настигала деда, хватала его за плечи, и в это время из-под ног у деда выскочил заяц. Он бежал медленно и волочил задние лапы. Потом только дед заметил, что они у зайца обгорели.Дед обрадовался зайцу, будто родному. Как старый лесной житель, дед знал, что звери гораздо лучше человека чуют, откуда идет огонь, и всегда спасаются. Гибнут они только в тех редких случаях, когда огонь их окружает.Дед побежал за зайцем.

Он бежал, плакал от страха и кричал. "Погоди, милый, не беги так-то шибко!"Заяц вывел деда из огня. Когда они выбежали из леса к озеру, заяц и дед — оба упали от усталости. Дед подобрал зайца и понес домой. У зайца были опалены задние ноги и живот. Потом дед его вылечил и оставил у себя.- Да, — сказал дед, поглядывая на самовар так сердито, будто самовар был всему виной, — да, а перед тем зайцем, выходит, я сильно провинился, милый человек.- Чем же ты провинился?- А ты выдь, погляди на зайца, на спасителя моего, тогда узнаешь. Бери фонарь!Я взял со стола фонарь и вышел в сенцы. Заяц спал. Я нагнулся над ним с фонарем и заметил, что левое ухо у зайца рваное. Тогда я понял все.[1] Онучи — обмотки для ноги под сапог или лапоть, портянка.