Солженицын А.и. - В Круге Первом

Двадцать четвертого декабря 1949 г. В пятом часу вечера государственный советник второго ранга Иннокентий Володин почти бегом сбежал с лестницы Министерства иностранных дел, выскочил на улицу, взял такси, промчался по центральным московским улицам, вышел на Арбате, зашел в телефонную будку у кинотеатра «Художественный» и набрал номер американского посольства. Выпускник Высшей дипшколы, способный молодой человек, сын известного отца, погибшего в гражданскую войну (отец был из тех, что разгонял Учредительное собрание), зять прокурора по спецделам, Володин принадлежал к высшим слоям советского общества. Однако природная порядочность, помноженная на знания и интеллект, не позволяла Иннокентию полностью мириться с порядком, существующим на одной шестой части суши.

Окончательно открыла ему глаза поездка в деревню, к дяде, который рассказал Иннокентию и о том, какие насилия над здравым смыслом и человечностью позволяло себе государство рабочих и крестьян, и о том, что, по существу, насилием было и сожительство отца Иннокентия с его матерью, барышней из хорошей семьи. В разговоре с дядей Иннокентий обсуждал и проблему атомной бомбы. Как страшно, если она появится у СССР. Спустя некоторое время Иннокентий узнал, что советская разведка украла у американских ученых чертежи атомной бомбы и что на днях эти чертежи будут переданы агенту Георгию Ковалю. Именно об этом Володин пытался сообщить по телефону в американское посольство. Насколько ему поверили и насколько его звонок помог делу мира, Иннокентий, увы, не узнал.

Звонок, разумеется, был записан советскими спецслужбами и произвел эффект именно что разорвавшейся бомбы. Государственная измена. Страшно докладывать Сталину (занятому в эти дни важной работой об основах языкознания) о государственной измене, но еще страшнее докладывать именно сейчас. Опасно произносить при Сталине само слово «телефон». Дело в том, что еще в январе прошлого года Сталин поручил разработать особую телефонную связь. Особо качественную, чтобы было слышно, как будто люди говорят в одной комнате, и особо надежную, чтобы её нельзя было подслушать. Работу поручили подмосковному научному спецобъекту, но задание оказалось сложным, все сроки прошли, а дело двигается еле-еле. И очень некстати возник еще этот коварный звонок в чужое посольство.

Арестовали четырех подозреваемых у метро «Сокольники», но всем ясно, что они тут совсем ни при чем. Круг подозреваемых в МИДе невелик — пять-семь человек, но всех арестовать нельзя. Как благоразумно сказал заместитель Абакумова Рюмин. «Это министерство — не Пищепром». Нужно опознать голос звонившего. Возникает идея эту задачу поручить тому же подмосковному спецобъекту. Объект Марфино — так называемая шарашка. Род тюрьмы, в которой собран со всех островков ГУЛАГа цвет науки и инженерии для решения важных и секретных технических и научных задач. Шарашки удобны всем. Государству. На воле нельзя собрать в одной группе двух больших ученых. Начинается борьба за славу и Сталинскую премию. А здесь слава и деньги никому не грозят, одному полстакана сметаны и другому полстакана сметаны.

Все работают. Выгодно и ученым. Избежать лагерей в Стране Советов очень трудно, а шарашка — лучшая из тюрем, первый и самый мягкий круг ада, почти рай. Тепло, хорошо кормят, не надо работать на страшных каторгах. Кроме того, мужчины, надежно оторванные от семей, от всего мира, от каких бы то ни было судьбостроительных проблем, могут предаваться свободным или относительно свободным диалогам. Дух мужской дружбы и философии парит под парусным сводом потолка. Может быть, это и есть то блаженство, которое тщетно пытались определить все философы древности. Филолог-германист Лев Григорьевич Рубин был на фронте майором «отдела по разложению войск противника». Из лагерей военнопленных он выбирал тех, кто был согласен вернуться домой, чтобы сотрудничать с русскими.

Рубин не только воевал с Германией, не только знал Германию, но и любил Германию. После январского наступления 1945-го он позволил себе усомниться в лозунге «кровь за кровь и смерть за смерть» и оказался за решеткой. Судьба привела его в шарашку. Личная трагедия не сломила веры Рубина в будущее торжество коммунистической идеи и в гениальность ленинского проекта. Прекрасно и глубоко образованный человек, Рубин и в заточении продолжал считать, что красное дело побеждает, а невинные люди в тюрьме — только неизбежный побочный эффект великого исторического движения. Именно на эту тему Рубин вел тяжелые споры с товарищами по шарашке. И оставался верен себе. В частности, продолжал готовить для ЦК «Проект о создании гражданских храмов», отдаленного аналога церквей.

Здесь предполагались служители в белоснежных одеждах, здесь граждане страны должны были давать присягу о верности партии, Отчизне, родителям. Рубин подробно писал. Из расчета на какую территориальную единицу строятся храмы, какие именно даты отмечаются там, продолжительность отдельных обрядов. Он не гнался за славой. Понимая, что ЦК может оказаться не с руки принимать идею от политзаключенного, он предполагал, что проект подпишет кто-нибудь из вольных фронтовых друзей. Главное — идея. В шарашке Рубин занимается «звуковидами», проблемой поисков индивидуальных особенностей речи, запечатленной графическим образом. Именно Рубину и предлагают сличать голоса подозреваемых в измене с голосом человека, совершившего предательский звонок.

Рубин берется за задание с огромным энтузиазмом. Во-первых, он преисполнен ненавистью к человеку, который хотел помешать Родине завладеть самым совершенным оружием. Во-вторых, эти исследования могут стать началом новой науки с огромными перспективами. Любой преступный разговор записывается, сличается, и злоумышленник без колебаний изловлен, как вор, оставивший отпечатки пальцев на дверце сейфа. Для Рубина сотрудничать с властями в таком деле — долг и высшая нравственность. Проблему такого сотрудничества решают для себя и многие другие узники шарашки. Илларион Павлович Герасимович сел «за вредительство» в 30-м г., когда сажали всех инженеров. В 35-м г. Вышел, к нему на Амур приехала невеста Наташа и стала его женой.

Долго они не решались вернуться в Ленинград, но решились — в июне сорок первого. Илларион стал могильщиком и выжил за счет чужих смертей. Еще до окончания блокады его посадили за намерение изменить Родине. Теперь, на одном из свиданий, Наташа взмолилась, чтобы Герасимович нашел возможность добиться зачетов, выполнить какое-нибудь сверхважное задание, чтобы скостили срок. Ждать еще три года, а ей уже тридцать семь, она уволена с работы как жена врага, и нет уже у нее сил… Через некоторое время Герасимовичу представляется счастливая возможность. Сделать ночной фотоаппарат для дверных косяков, чтобы снимал всякого входящего-выходящего. Сделает. Досрочное освобождение. Наташа ждала его второй срок. Беспомощный комочек, она была на пороге угасания, а с ней угаснет и жизнь Иллариона.

Но он ответил все же. «Сажать людей в тюрьму — не по моей специальности. Довольно, что нас посадили…» Рассчитывает на досрочное освобождение и друг-враг Рубина по диспутам Сологдин. Он разрабатывает втайне от коллег особую модель шифратора, проект которой почти уже готов положить на стол начальству. Он проходит первую экспертизу и получает «добро». Путь к свободе открыт. Но Сологдин, подобно Герасимовичу, не уверен в том, что надо сотрудничать с коммунистическими спецслужбами. После очередного разговора с Рубиным, закончившегося крупной ссорой между друзьями, он понимает, что даже лучшим из коммунистов нельзя доверять. Сологдин сжигает свой чертеж. Подполковник Яконов, уже доложивший об успехах Сологдина наверх, приходит в неописуемый ужас.

Хотя Сологдин и объясняет, что осознал ошибочность своих идей, подполковник ему не верит. Сологдин, сидевший уже дважды, понимает, что его ждет третий срок. «Отсюда полчаса езды до центра Москвы, — говорит Яконов. — На этот автобус вы могли бы садиться в июне — в июле этого года. А вы не захотели. Я допускаю, что в августе вы получили бы уже первый отпуск — и поехали бы к Черному морю. Купаться. Сколько лет вы не входили в воду, Сологдин?» Подействовали ли эти разговоры или что-то другое, но Сологдин уступает и берет обязательство сделать все через месяц. Глеб Нержин, еще один друг и собеседник Рубина и Сологдина, становится жертвой интриг, которые ведут внутри шарашки две конкурирующие лаборатории. Он отказывается перейти из одной лаборатории в другую.

Гибнет дело многих лет. Тайно записанный историко-философский труд. На этап, куда теперь отправят Нержина, его взять нельзя. Гибнет любовь. В последнее время Нержин испытывает нежные чувства к вольной лаборантке (и по совместительству лейтенанту МТБ) Симочке, которая отвечает взаимностью. Симочка ни разу в жизни не имела отношения с мужчиной. Она хочет забеременеть от Нержина, родить ребенка и ждать Глеба оставшиеся пять лет. Но в день, когда это должно произойти, Нержин неожиданно получает свидание с женой, с которой не виделся очень давно. И решает отказаться от Симочки. Усилия Рубина приносят свои плоды. Круг подозреваемых в измене сузился до двух человек. Володин и человек по фамилии Щевронок. Еще немного, и злодей будет расшифрован (Рубин почти уверен, что это Щевронок).

Но два человека — не пять и не семь. Принято решение арестовать обоих (не может же быть, чтобы второй был совсем уж ни в чем не виновен). В этот момент, поняв, что его стараниями в ад ГУЛАГа идет невинный, Рубин почувствовал страшную усталость. Он вспомнил и о своих болезнях, и о своем сроке, и о тяжелой судьбе революции. И только приколотая им самим к стене карта Китая с закрашенным красным коммунистической территорией согревала его. Несмотря ни на что, мы побеждаем. Иннокентия Володина арестовали за несколько дней до отлета в заграничную командировку — в ту самую Америку. Со страшным недоумением и с великими муками (но и с некоторым даже изумленным любопытством) вступает он на территорию ГУЛАГа. Глеб Нержин и Герасимович уходят на этап.

Сологдин, сколачивающий группу для своих разработок, предлагает Нержину похлопотать за него, если тот согласится работать в этой группе. Нержин отказывается. Напоследок он совершает попытку примирить бывших друзей, а ныне ярых врагов Рубина и Сологдина. Безуспешную попытку. Заключенных, отправленных на этап, грузят в машину с надписью «Мясо». Корреспондент газеты «Либерасьон», увидев фургон, делает запись в блокноте. «На улицах Москвы то и дело встречаются автофургоны с продуктами, очень опрятные, санитарно-безупречные»..