Чехов Антон Павлович - Егерь

Знойный и душный полдень. На небе ни облачка. Выжженная солнцем трава глядит уныло, безнадёжно. Хоть и будет дождь, но уж не зеленеть ей. Лес стоит молча, неподвижно, словно всматривается куда-то своими верхушками или ждёт чего-то. По краю сечи (1) лениво, вразвалку, плетётся высокий узкоплечий мужчина лет сорока, в красной рубахе, латаных господских штанах и в больших сапогах. Плетётся он по дороге. Направо зеленеет сеча, налево, до самого горизонта, тянется золотистое море поспевшей ржи. Он красен и вспотел. На его красивой белокурой голове ухарски сидит белый картузик с прямым, жокейским козырьком, очевидно подарок какого-нибудь расщедрившегося барича. Через плечо перекинут ягдташ (2), в котором лежит скомканный петух-тетерев.

Мужчина держит в руках двустволку со взведёнными курками и щурит глаза на своего старого, тощего пса, который бежит впереди и обнюхивает кустарник. Кругом тихо, ни звука. Всё живое попряталось от зноя. - Егор Власыч. - слышит вдруг охотник тихий голос. Он вздрагивает и, оглядевшись, хмурит брови. Возле него, словно из земли выросши, стоит бледнолицая баба лет тридцати, с серпом в руке. Она старается заглянуть в его лицо и застенчиво улыбается. - А, это ты, Пелагея. - говорит охотник, останавливаясь и медленно спуская курки.- Гм. Как же это ты сюда попала. - Тут из нашей деревни бабы работают, так вот и я с ими. В работницах, Егор Власыч. - Тэк...- мычит Егор Власыч и медленно идёт дальше. Пелагея за ним. Проходят молча шагов двадцать.

- Давно уж я вас не видала, Егор Власыч...- говорит Пелагея, нежно глядя на двигающиеся плечи и лопатки охотника.- Как заходили вы на Святой в нашу избу воды напиться, так с той поры вас и не видали. На Святой на минутку зашли, да и то бог знает как. В пьяном виде. Побранили, побили и ушли. Уж я ждала, ждала. Глаза все проглядела, вас поджидаючи. Эх, Егор Власыч, Егор Власыч. Хоть бы разочек зашли. - Что ж мне у тебя делать-то. - Оно, конечно, делать нечего, да так. Всё-таки ж хозяйство. Поглядеть, как и что. Вы хозяин. Ишь ты, тетерьку подстрелили. Егор Власыч. Да вы бы сели, отдохнули. Говоря всё это, Пелагея смеётся, как дурочка, и глядит вверх на лицо Егора. От лица её так и дышит счастьем. - Посидеть. Пожалуй...- говорит равнодушным тоном Егор и выбирает местечко между двумя рядом растущими ёлками.- Что ж ты стоишь.

Садись и ты. Пелагея садится поодаль на припёке и, стыдясь своей радости, закрывает рукой улыбающийся рот. Минуты две проходят в молчании. - Хоть бы разочек зашли,- говорит тихо Пелагея. - Зачем. - вздыхает Егор, снимая свой картузик и вытирая рукавом красный лоб.- Нет никакой надобности. Зайти на час-другой - канитель одна, только тебя взбаламутишь, а постоянно жить в деревне - душа не терпит. Сама знаешь, человек я балованный. Мне чтоб и кровать была, и чай хороший, и разговоры деликатные. Чтоб все степени мне были, а у тебя там на деревне беднота, копоть. Я и дня не выживу. Ежели б указ такой, положим, вышел, чтоб беспременно мне у тебя жить, так я бы или избу сжёг, или руки бы на себя наложил. Сызмалетства во мне это баловство сидит, ничего не поделаешь.

- Таперя вы где живёте. - У барина, Дмитрия Иваныча, в охотниках. К его столу дичь поставляю, а больше так. Из-за удовольствия меня держит. - Не степенное ваше дело, Егор Власыч. Для людей это баловство, а у вас оно словно как бы и ремесло. Занятие настоящее. - Не понимаешь ты, глупая,- говорит Егор, мечтательно глядя на небо.- Ты отродясь не понимала и век тебе не понять, что я за человек. По-твоему, я шальной, заблудящий человек, а который понимающий, для того я что ни на есть лучший стрелок во всём уезде. Господа это чувствуют и даже в журнале про меня печатали. Ни один человек не сравняется со мной по охотницкой части. А что я вашим деревенским занятием брезгаю, так это не из баловства, не из гордости. С самого младенчества, знаешь, я окромя ружья и собак никакого занятия не знал.

Ружьё отнимают, я за удочку, удочку отнимают, я руками промышляю. Ну, и по лошадиной части барышничал, по ярмаркам рыскал, когда деньги водились, а сама знаешь, что ежели который мужик записался в охотники или в лошадники, то прощай соха. Раз сядет в человека вольный дух, то ничем его не выковыришь. Тоже вот ежели который барин пойдёт в ахтеры или по другим каким художествам, то не быть ему ни в чиновниках, ни в помещиках. Ты баба, не понимаешь, а это понимать надо. - Я понимаю, Егор Власыч. - Стало быть, не понимаешь, коли плакать собираешься. - Я. Я не плачу...- говорит Пелагея, отворачиваясь.- Грех, Егор Власыч. Хоть бы денёк со мной, несчастной, пожили. Уж двенадцать лет, как я за вас вышла, а. А промеж нас ни разу любови не было.

Я. Я не плачу. - Любови...- бормочет Егор, почёсывая руку.- Никакой любови не может быть. Одно только звание, что мы муж и жена, а нешто это так и есть. Я для тебя дикий человек есть, ты для меня простая баба, не понимающая. Нешто мы пара. Я вольный, балованный, гулящий, а ты работница, лапотница, в грязи живёшь, спины не разгибаешь. О тебе я так понимаю, что я по охотницкой части первый человек, а ты с жалостью на меня глядишь. Где же тут пара. - Да ведь венчаны, Егор Власыч. - всхлипывает Пелагея. - Не волей венчаны. Нешто забыла. Графа Сергея Павлыча благодари. И себя. Граф из зависти, что я лучше его стреляю, месяц целый вином меня спаивал, а пьяного не токмо что перевенчать, но и в другую веру совратить можно. Взял и в отместку пьяного на тебе женил.

Егеря на скотнице. Ты видала, что я пьяный, зачем выходила. Не крепостная ведь, могла супротив пойти. Оно, конечно, скотнице счастье за егеря выйти, да ведь надо рассуждение иметь. Ну, вот теперь и мучайся, плачь. Графу смешки, а ты плачь. Бейся об стену. Наступает молчание. Над сечей пролетают три дикие утки. Егор глядит на них и провожает их глазами до тех пор, пока они, превратившись в три едва видные точки, не опускаются далеко за лесом. - Чем живёшь. - спрашивает он, переводя глаза с уток на Пелагею. - Таперя на работу хожу, а зимой ребёночка из воспитательного дома беру, кормлю соской. Полтора рубля в месяц дают. - Так. Опять молчание. С сжатой полосы несётся тихая песня, которая обрывается в самом начале. Жарко петь. - Сказывают, что вы Акулине новую избу поставили,- говорит Пелагея.

Егор молчит. - Стало быть, она вам по сердцу. - Счастье уж твоё такое, судьба. - говорит охотпик, потягиваясь.- Терпи, сирота. Но, одначе, прощай, заболтался. К вечеру мне в Болтово поспеть нужно. Егор поднимается, потягивается и перекидывает ружьё через плечо. Пелагея встаёт. - А когда же в деревню придёте. - спрашивает она тихо. - Незачем. Тверезый никогда не приду, а от пьяного тебе мало корысти. Злоблюсь я пьяный. Прощай. - Прощайте, Егор Власыч. Егор надевает картуз на затылок и, чмокнув собаке, продолжает свой путь. Пелагея стоит на месте и глядит ему вслед. Она видит его двигающиеся лопатки, молодецкий затылок, ленивую, небрежную поступь, и глаза её наполняются грустью и нежной лаской. Взгляд её бегает по тощей, высокой фигуре мужа и ласкает, нежит его.

Он, словно чувствуя этот взгляд, останавливается и оглядывается. Молчит он, но по его лицу, по приподнятым плечам Пелагее видно, что он хочет ей сказать что-то. Она робко подходит к нему и глядит на него умоляющими глазами. - На тебе. - говорит он, отворачиваясь. Он подаёт ей истрёпанный рубль и быстро отходит. - Прощайте, Егор Власыч. - говорит она, машинально принимая рубль. Он идёт по длинной, прямой, как вытянутый ремень, дороге. Она, бледная, неподвижная, как статуя, стоит и ловит взглядом каждый его шаг. Но вот красный цвет его рубахи сливается с тёмным цветом брюк, шаги не видимы, собаку не отличишь от сапог. Виден только один картузик, но. Вдруг Егор круто поворачивает направо в сечу и картузик исчезает в зелени.

- Прощайте, Егор Власыч. - шепчет Пелагея и поднимается на цыпочки, чтобы хоть ещё раз увидать белый картузик. 1885(1) Сеча - просека.(2) Ягдташ - охотничья сумка..