Юрий Казаков - Двое В Декабре

Он долго ждал её на вокзале. Был морозный солнечный день, и ему нравилось обилие лыжников, скрипсвежего снега и предстоящие им два дня. Сначала — электричка, а потом — двадцать километров полесам и полям на лыжах к поселку, в котором у него маленькая дачка, а после ночевки они ещепокатаются и домой возвращаться будут уже вечером. Она немного опаздывала, но это была чуть ли неединственная её слабость. Когда он наконец увидел её, запыхавшуюся, в красной шапочке, свыбившимися прядками волос, то подумал, как она красива, и как хорошо одета, и что опаздывает она,наверное, потому, что хочет быть всегда красивой. В вагоне электрички было шумно, тесно от рюкзакови лыж. Он вышел покурить в тамбур. Думал о том, как странно устроен человек.

Вот он — юрист, и ему ужетридцать лет, а ничего особенного он не совершил, как мечтал в юности, и у него много причингрустить, а он не грустит — ему хорошо.Они сошли чуть не последними на далекой станции. Снег звонко скрипел под их шагами. «Какая зима!— сказала она, щурясь. — Давно такой не было». Лес был пронизан дымными косыми лучами. Снег пеленойто и дело повисал между стволами, и ели, освобожденные от груза, раскачивали лапами. Они шли с увалана увал и видели иногда сверху деревни с крышами. Они шли, взбираясь на заснеженные холмы искатываясь, отдыхая на поваленных деревьях, улыбаясь друг другу. Иногда он брал её сзади за шею,притягивал и целовал холодные обветренные губы. Говорить почти не хотелось, только — «Посмотри!»или «Послушай!».

Но временами он замечал, что она грустна и рассеянна. И когда, наконец, пришли они вего дощатый домик, и начал он таскать дрова и затапливать чугунную немецкую печку, она, нераздеваясь, легла на кровать и закрыла глаза. «Устала?» — спросил он. «Страшно устала. Давай спать.— Она встала, потянулась, не глядя на него. — Я сегодня одна лягу. Можно вот здесь, у печки. Ты несердись», — торопливо сказала она и опустила глаза. «Что это ты?» — удивился он и сразу вспомнилвесь её сегодняшний грустно-отчужденный вид. Сердце у него больно застучало. Он вдруг понял, чтосовсем её не знает — как она там учится в своем университете, с кем знакома, о чем говорит. Онперешел на другую кровать, сел, закурил, потом потушил лампу и лег.

Ему стало горько, потому что онпонял. Она от него уходит. Через минуту он услышал, что она плачет.Отчего вдруг ей стало сегодня так тяжело и несчастливо. Она не знала. Она чувствовала только, чтопора первой любви прошла, а теперь наступает что-то новое и прежняя жизнь ей не интересна. Ейнедоело быть никем перед его родителями, его друзьями и своими подругами, она хотела стать женой иматерью, а он не видит этого и вполне счастлив так. Но и смертельно жалко было первого, тревожного игорячего, полного новизны, времени их любви. Потом она стала засыпать, а когда ночью проснулась, тоувидела его, сидевшего на корточках возле печки. Лицо у него было грустное, и ей стало жалко его.Утром они молча завтракали, пили чай.

Но потом повеселели, взяли лыжи и пошли кататься. А когдастало темнеть, собрались, заперли дачу и пошли на станцию на лыжах. К Москве они подъезжаливечером. В темноте показались горящие ряды окон, и он подумал, что им пора расставаться, и вдругвообразил её своей женой. Что ж, первая молодость прошла, уже тридцать, и когда знаешь, что вот онарядом с тобой, и она хороша, и все такое, а ты можешь её всегда оставить, чтобы быть с другой, потомучто ты свободен, — в этом чувстве, собственно, нет никакой отрады. Когда они вышли на вокзальнуюплощадь, им стало как-то буднично, покойно, легко, и простились они, как всегда прощались, сторопливой улыбкой. Он не провожал её..