Салтыков-щедрин М.е

Салтыков-Щедрин М.ЕСалтыков-Щедрин, Михаил Евграфович (наст. Фамилия Салтыков, псевдоним - Н. Щедрин) (1826 - 1889) Русский писатель.Афоризмы, цитаты -Салтыков-Щедрин М.Е Биография.• Литература изъята из законов тления. Она одна не признает смерти.• Есть легионы сорванцов, у которых на языке "государство", а в мыслях - пирог с казенной начинкою.• Стыд есть драгоценнейшая способность человека ставить свои поступки в соответствие с требованиями той высшей совести, которая завещана историей человечества.• У нас нет середины. Либо в рыло, либо ручку пожалуйте!• Многие склонны путать два понятия. "Отечество" и "Ваше превосходительство".• Ничто так не обескураживает порока, как сознание, что он угадан и что по поводу его уже раздался смех.• Старинная мудрость завещала такое множество афоризмов, что из них камень по камню сложилась целая несокрушимая стена.• Талант сам по себе бесцветен и приобретает окраску только в применении.• Чего-то хотелось.

Не то конституции, не то севрюжины с хреном, не то кого-нибудь ободрать.• Отечество - тот таинственный, но живой организм, очертания которого ты не можешь для себя отчетливо определить, но которого прикосновение к себе непрерывно чувствуешь, ибо ты связан с этим организмом непрерывной пуповиной.• "История одного города", 1869-1870 *)• Градоначальники времен Бирона отличаются безрассудством, градоначальники времен Потемкина - распорядительностью, а градоначальники времен Разумовского - неизвестным происхождением и рыцарскою отвагою. Все они секут обывателей, но первые секут абсолютно, вторые объясняют причины своей распорядительности требованиями цивилизации, третьи желают, чтоб обыватели во всем положились на их отвагу.

Такое разнообразие мероприятий, конечно, не могло не воздействовать и на самый внутренний склад обывательской жизни. В первом случае, обыватели трепетали бессознательно, во втором - трепетали с сознанием собственной пользы, в третьем - возвышались до трепета, исполненного доверия.• Ежели древним еллинам и римлянам дозволено было слагать хвалу своим безбожным начальникам и предавать потомству мерзкие их деяния для назидания, ужели же мы, христиане, от Византии свет получившие, окажемся в сем случае менее достойными и благодарными. Ужели во всякой стране найдутся и Нероны преславные, и Калигулы, доблестью сияющие, и только у себя мы таковых не обрящем. [...] Не только страна, но и град всякий, и даже всякая малая весь, - и та своих доблестью сияющих и от начальства поставленных Ахиллов имеет, и не иметь не может.

[...] Сие намерение - есть изобразить преемственно градоначальников, в город Глупов от российского правительства в разное время поставленных. [...] Одни из них, подобно бурному пламени, пролетали из края в край, все очищая и обновляя. Другие, напротив того, подобно ручью журчащему, орошали луга и пажити, а бурность и сокрушительность предоставляли в удел правителям канцелярии. Но все, как бурные, так и кроткие, оставили по себе благодарную память в сердцах сограждан, ибо все были градоначальники.• В чем состоит собственно задача его (летописателя). В том ли, чтобы критиковать или порицать. - Нет, не в том. В том ли, чтобы рассуждать. - Нет, и не в этом. В чем же. - А в том, легкодумный вольнодумец, чтобы быть лишь изобразителем [...] и об оном предать потомству в надлежащее назидание.• Родной наш город Глупов, производя обширную торговлю квасом, печенкой и вареными яйцами, имеет три реки и, в согласность древнему Риму, на семи горах построен, на коих в гололедицу великое множество экипажей ломается и столь же бесчисленно лошадей побивается.

Разница в том только состоит, что в Риме сияло нечестие, а у нас - благочестие, Рим заражало буйство, а нас - кротость, в Риме бушевала подлая чернь, а у нас - начальники.• Был в древности народ, головотяпами именуемый, и жил он далеко на севере, там, где греческие и римские историки и географы предполагали существование Гиперборейского моря. Головотяпами же прозывались эти люди оттого, что имели привычку "тяпать" головами обо все, что бы ни встретилось на пути. Стена попадется - об стену тяпают. Богу молиться начнут - об пол тяпают.• Ладно. Володеть вами я желаю, - а чтоб идти к вам жить - не пойду. Потому вы живете звериным обычаем. С беспробного золота пенки снимаете, снох портите. А вот посылаю к вам, заместо себя, самого этого новотора-вора.

Пущай он вами дома правит, а я отсель и им и вами помыкать буду. И будете вы платить мне дани многие - у кого овца ярку принесет, овцу на меня отпиши, а ярку себе оставь. У кого грош случится, тот разломи его начетверо. Одну часть отдай мне, другую мне же, третью опять мне, а четвертую себе оставь. Когда же пойду на войну - и вы идите. А до прочего вам ни до чего дела нет. И тех из вас, которым ни до чего дела нет, я буду миловать. Прочих же всех - казнить. А как не умели вы жить на своей воле и сами, глупые, пожелали себе кабалы, то называться вам впредь не головотяпами, а глуповцами. - (князь)• В августе 1762 года в городе Глупове происходило необычное движение по случаю прибытия нового градоначальника, Дементия Варламовича Брудастого.

Жители ликовали. Еще не видав в глаза вновь назначенного правителя, они уже рассказывали об нем анекдоты и называли его "красавчиком" и "умницей". Поздравляли друг друга с радостью, целовались, проливали слезы, заходили в кабаки, снова выходили из них и опять заходили. [...] Явились даже опасные мечтатели. Руководимые не столько разумом, сколько движениями благородного сердца, они утверждали, что при новом градоначальнике процветет торговля, и что, под наблюдением квартальных надзирателей, возникнут науки и искусства. Не удержались и от сравнений. Вспомнили только что выехавшего из города старого градоначальника и находили, что хотя он тоже был красавчик и умница, но что, за всем тем, новому правителю уже по тому одному должно быть отдано преимущество, что он новый.

[...] Скоро, однако ж, обыватели убедились, что ликования и надежды их были, по малой мере, преждевременны и преувеличенны. Произошел обычный прием, и тут в первый раз в жизни пришлось глуповцам на деле изведать, каким горьким испытаниям может быть подвергнуто самое упорное начальстволюбие. Все на этом приеме совершилось как-то загадочно. Градоначальник безмолвно обошел ряды чиновных архистратигов, сверкнул глазами, произнес. "Не потерплю!" - и скрылся в кабинет. Чиновники остолбенели. За ними остолбенели и обыватели.• Не забудем, что успех никогда не обходится без жертв и что если мы очистим остов истории от тех лжей, которые нанесены на него временем и предвзятыми взглядами, то в результате всегда получится только бо'льшая или меньшая порция "убиенных".

Кто эти "убиенные. Правы они или виноваты и насколько. Каким образом они очутились в звании "убиенных". - все это разберется после. Но они необходимы, потому что без них не по ком было бы творить поминки.• Никакому администратору, ясно понимающему пользу предпринимаемой меры, никогда не кажется, чтоб эта польза могла быть для кого-нибудь неясною или сомнительною. [...] Наконец, всякий администратор добивается, чтобы к нему питали доверие, а какой наилучший способ выразить это доверие, как не беспрекословное исполнение того, чего не понимаешь?• Вспыхнула во Франции революция, и стало всем ясно, что "просвещение" полезно только тогда, когда оно имеет характер непросвещенный.• На свете бывают всякие кредиторы.

И разумные и неразумные. Разумный кредитор помогает должнику выйти из стесненных обстоятельств и в вознаграждение за свою разумность получает свой долг. Неразумный кредитор сажает должника в острог или непрерывно сечет его и в вознаграждение не получает ничего.• Прежде всего необходимо было приучить народ к учтивому обращению и потом уже, смягчив его нравы, давать ему настоящие якобы права. С точки зрения теоретической такой взгляд, конечно, совершенно верен. Но, с другой стороны, не меньшего вероятия заслуживает и то соображение, что как ни привлекательна теория учтивого обращения, но, взятая изолированно, она нимало не гарантирует людей от внезапного вторжения теории обращения неучтивого [...] и следовательно, если мы действительно желаем утвердить учтивое обращение на прочном основании, то все-таки прежде всего должны снабдить людей настоящими якобы правами.

А это, в свою очередь, доказывает, как шатки теории вообще.• __________• *) Текст "История одного города" - в Библиотеке Максима Мошкова• Целых шесть лет сряду город не горел, не голодал, не испытывал ни повальных болезней, ни скотских падежей, и граждане не без основания приписывали такое неслыханное в летописях благоденствие простоте своего начальника, бригадира Петра Петровича Фердыщенка. И действительно, Фердыщенко был до того прост, что летописец считает нужным неоднократно и с особенною настойчивостью остановиться на этом качестве, как на самом естественном объяснении того удовольствия, которое испытывали глуповцы во время бригадирского управления. Он ни во что не вмешивался, довольствовался умеренными данями, охотно захаживал в кабаки покалякать с целовальниками, по вечерам выходил в замасленном халате на крыльцо градоначальнического дома и играл с подчиненными в носки, ел жирную пищу, пил квас и любил уснащать свою речь ласкательным словом "братик-сударик".• Но на седьмом году правления Фердышенку смутил бес.

Этот добродушный и несколько ленивый правитель вдруг сделался деятелен и настойчив до крайности. Скинул замасленный халат и стал ходить по городу в вицмундире. Начал требовать, чтоб обыватели по сторонам не зевали, а смотрели в оба, и к довершению всего устроил такую кутерьму, которая могла бы очень дурно для него кончиться [...] Дело в том, что в это самое время, на выезде из города, в слободе Навозной, цвела красотой посадская жена Алена Осипова. По-видимому, эта женщина представляла собой тип той сладкой русской красавицы, при взгляде на которую человек не загорается страстью, но чувствует, что все его существо потихоньку тает. [...] Бригадир увидел Аленку и почувствовал, что язык у него прилип к гортани.

Однако при народе объявить о том посовестился, а вышел на улицу и поманил за собой Аленку.• - Хочешь, молодка, со мною в любви жить. [...]• - Ай да бригадир. К мужней жене, словно клоп, на перину всползти хочет. [...]• Однако упорство старика заставило Аленку призадуматься.• Самая природа перестала быть благосклонною к глуповцам. [...] С самого вешнего Николы, с той поры, как начала входить вода в межень, и вплоть до Ильина дня не выпало ни капли дождя. Старожилы не могли запомнить ничего подобного и не без основания приписывали это явление бригадирскому грехопадению. [...] Людишки словно осунулись и ходили с понурыми головами. Одни горшечники радовались ведру, но и те раскаялись, как скоро убедились, что горшков много, а варева нет.

[...] Бригадир ходил в мундире по городу и строго-настрого приказывал, чтоб людей, имеющих "унылый вид", забирали на съезжую и представляли к нему. Дабы ободрить народ, он поручил откупщику устроить в загородной роще пикник и пустить фейерверк. Пикник сделали, фейерверк сожгли, "но хлеба через то людишкам не предоставили". Тогда бригадир призвал к себе "излюбленных" и велел им ободрять народ. Стали "излюбленные" ходить по соседям и ни одного унывающего не пропустили, чтоб не утешить.• - Мы люди привышные. - говорили одни, - мы претерпеть мо'гим. Ежели нас теперича всех в кучу сложить и с четырех концов запалить - мы и тогда противного слова не молвим!• - Это что говорить. - прибавляли другие, - нам терпеть можно.

Потому мы знаем, что у нас есть начальники!• - Ты думаешь как . - ободряли третьи, - ты думаешь, начальство-то спит. Нет, брат, оно одним глазком дремлет, а другим поди уж где видит!• Но когда убрались с сеном, то оказалось, что животы кормить будет нечем. Когда окончилось жнитво, то оказалось, что и людишкам кормиться тоже нечем. Глуповцы испугались и начали похаживать к бригадиру на двор.• - Так как же, господин бригадир, насчет хлебца-то. Похлопочешь. - спрашивали они его.• - Хлопочу, братики, хлопочу. - отвечал бригадир.• - С правдой мне жить везде хорошо. Ежели мое дело справедливое, так ссылай ты меня хоть на край света, - мне и там с правдой будет хорошо. - (Евсеич, "самый древний в целом городе человек")• - Это точно, что с правдой жить хорошо, только вот я какое слово тебе молвлю.

Лучше бы тебе, древнему старику, с правдой дома сидеть, чем беду на себя наклика'ть. - (Фердыщенко Петр Петрович, бригадир, городской начальник)• - Нет. Мне с правдой дома сидеть не приходится. Потому она, правда-матушка, непоседлива. Ты глядишь. Как бы в избу да на полати влезти, ан она, правда-матушка, из избы вон гонит. Вот что!• - Что ж. По мне пожалуй. Только как бы ей, правде-то твоей, не набежать на рожон!• Очень может быть, что так бы и кончилось это дело измором, если б бригадир своим административным неискусством сам не взволновал общественного мнения. Обманутый наружным спокойствием обывателей, он очутился в самом щекотливом положении. С одной стороны, он чувствовал, что ему делать нечего. С другой стороны, тоже чувствовал - что ничего не делать нельзя.

Поэтому он затеял нечто среднее, что-то такое, что до некоторой степени напоминало игру в бирюльки. Опустит в гущу крючок, вытащит оттуда злоумышленника и засадит. Потом опять опустит, опять вытащит и опять засадит. [...] Первого, разумеется, засадил Боголепова, который со страху оговорил целую кучу злоумышленников. Каждый из злоумышленников, в свою очередь, оговорил по куче других злоумышленников. Бригадир плел да плел свою сеть и доплел до того, что помаленьку опутал ею весь город. Нет ничего опаснее, как корни и нити, когда примутся за них вплотную. С помощью двух инвалидов бригадир перепутал и перетаскал на съезжую почти весь город, так что не было дома, который не считал бы одного или двух злоумышленников.• - Этак он, братцы, всех нас завинит.

- догадывались глуповцы, и этого опасения было достаточно, чтобы подлить масла в потухавший огонь.• Василиск Семенович Бородавкин, сменивший бригадира Фердыщенку, представлял совершенную противоположность своему предместнику. [...] Постоянно застегнутый на все пуговицы и имея наготове фуражку и перчатки, он представлял собой тип градоначальника, у которого ноги во всякое время готовы бежать неведомо куда. Днем он, как муха, мелькал по городу, наблюдая, чтоб обыватели имели бодрый и веселый вид. Ночью - тушил пожары, делал фальшивые тревоги и вообще заставал врасплох. Даже спал только одним глазом, что приводило в немалое смущение его жену, которая, несмотря на двадцатипятилетнее сожительство, не могла без содрогания видеть его другое, недремлющее, совершенно круглое и любопытно на нее уставленное око.

Когда же совсем нечего было делать, то есть не предстояло надобности ни мелькать, ни заставать врасплох (в жизни самых расторопных администраторов встречаются такие тяжкие минуты), то он или издавал законы, или маршировал по кабинету, наблюдая за игрой сапожного носка, или возобновлял в своей памяти военные сигналы.• В том-то собственно и заключается замысловатость человеческих действий, чтобы сегодня одно здание на "песце" строить, а завтра, когда оно рухнет, зачинать новое здание на том же "песце" воздвигать.• Оказывалось, что Бородавкин поспел как раз кстати, чтобы спасти погибавшую цивилизацию. Страсть строить на "песце" была доведена в нем почти до исступления. Дни и ночи он все выдумывал, что бы такое выстроить, чтобы оно вдруг, по выстройке, грохнулось и наполнило вселенную пылью и мусором.

[...] Но глуповцы тоже были себе на уме. Энергии действия они с большою находчивостью противопоставили энергию бездействия. [...] Очевидно, что когда эти две энергии встречаются, то из этого всегда происходит нечто весьма любопытное. Нет бунта, но и покорности настоящей нет. Есть что-то среднее.• Бородавкин [...] писал втихомолку устав о "неcтеснении градоначальников законами". Первый и единственный параграф этого устава гласил так. "Ежели чувствуешь, что закон полагает тебе препятствие, то, сняв оный со стола, положи под себя. И тогда все сие, сделавшись невидимым, много тебя в действии облегчит".• Они (обыватели) и рады были не бунтовать, но никак не могли устроить это, ибо не знали, в чем заключается бунт.• Бородавкин опутывал их (обывателей) чрезвычайно ловко.

Обыкновенно он ничего порядком не разъяснял, а делал известными свои желания посредством прокламаций, которые секретно, по ночам, наклеивались на угловых домах всех улиц. Прокламации писались в духе нынешних объявлений от магазина Кача, причем крупными буквами печатались слова совершенно несущественные, а все существенное изображалось самым мелким шрифтом.• Выходило следующее. Грамотеи, которым обыкновенно поручалось чтение прокламаций, выкрикивали только те слова, которые были напечатаны прописными буквами, а прочие скрадывали. Как, например (см. Прокламацию о персидской ромашке):• ИЗВЕСТНО• какое опустошение производят клопы, блохи и т. Д.• НАКОНЕЦ НАШЛИ!!!• Предприимчивые люди вывезли с Дальнего Востока, и т.

Д.• Из всех этих слов народ понимал только. "известно" и "наконец нашли". И когда грамотеи выкрикивали эти слова, то народ снимал шапки, вздыхал и крестился. Ясно, что в этом не только не было бунта, а скорее исполнение предначертаний начальства. Народ, доведенный до вздыхания, - какого еще идеала можно требовать!• Новый градоначальник (Микаладзе) [...] поставил себе задачею привлекать сердца исключительно посредством изящных манер. Будучи в военном чине, он не обращал внимания на форму, а о дисциплине отзывался даже с горечью. Ходил всегда в расстегнутом сюртуке, из-под которого заманчиво виднелась снежной белизны пикейная жилетка и отложные воротнички. Охотно подавал подчиненным левую руку, охотно улыбался, и не только не позволял себе ничего утверждать слишком резко, но даже любил, при докладах, употреблять выражения, вроде.

"Итак, вы изволили сказать", или. "Я имел уже честь доложить вам" и т. Д. Только однажды, выведенный из терпения продолжительным противодействием своего помощника, он дозволил себе сказать. "Я уже имел честь подтверждать тебе, курицыну сыну". Но тут же спохватился и произвел его в следующий чин.• Не видим ли мы, что народы самые образованные наипаче почитают себя счастливыми в воскресные и праздничные дни, то есть тогда, когда начальники мнят себя от писания законов свободными?• Есть законы мудрые, которые хотя человеческое счастие устрояют [...] но, по обстоятельствам, не всегда бывают полезны. Есть законы немудрые, которые, ничьего счастья не устрояя, по обстоятельствам бывают, однако ж, благопотребны [...] и есть, наконец, законы средние, не очень мудрые, но и не весьма немудрые, такие, которые, не будучи ни полезными, ни бесполезными, бывают, однако ж, благопотребны в смысле наилучшего человеческой жизни наполнения.

Например, когда мы забываемся и начинаем мнить себя бессмертными, сколь освежительно действует на нас сие простое выражение. Memento mori. Так точно и тут. Когда мы мним, что счастию нашему нет пределов, что мудрые законы не про нас писаны, а действию немудрых мы не подлежим, тогда являются на помощь законы средние, которых роль в том и заключается, чтоб напоминать живущим, что несть на земле дыхания, для которого не было бы своевременно написано хотя какого-нибудь закона. И поверишь ли, друг. Чем больше я размышляю, тем больше склоняюсь в пользу законов средних. Они очаровывают мою душу, потому что это собственно даже не законы, а скорее, так сказать, сумрак законов. Вступая в их область, чувствуешь, что находишься в общении с легальностью, но в чем состоит это общение - не понимаешь.

[...] Средние законы имеют в себе то удобство, что всякий, читая их, говорит. Какая глупость. А между тем всякий же неудержимо стремится исполнять их. [...] Ты спросишь меня, друг. Зачем же издавать такие законы, которые и без того всеми исполняются. На это отвечу. Цель издания законов двоякая. Одни издаются для вящего народов и стран устроения, другие - для того, чтобы законодатели не коснели в праздности. - (градоначальник, статский советник Феофилакт Иринархович Беневоленский)• Глупову именно нужен был "сумрак законов", то есть такие законы, которые, с пользою занимая досуги законодателей, никакого внутреннего касательства до посторонних лиц иметь не могут. Иногда подобные законы называются даже мудрыми, и, по мнению людей компетентных, в этом названии нет ничего ни преувеличенного, ни незаслуженного.• Едва Беневоленский приступил к изданию первого закона, как оказалось, что он, как простой градоначальник, не имеет даже права издавать собственные законы.

Когда секретарь доложил об этом Беневоленскому, он сначала не поверил ему. Стали рыться в сенатских указах, но хотя перешарили весь архив, а такого указа, который уполномочивал бы Бородавкиных, Двоекуровых, Великановых, Беневоленских и т. П. Издавать собственного измышления законы, - не оказалось.• - Без закона все, что угодно, можно. - говорил секретарь, - только вот законов писать нельзя-с!• Прибыл я в город Глупов [...] в законах встретил столь великое оскудение, что обыватели даже различия никакого между законом и естеством не полагают. И тако, без явного светильника, в претемной ночи бродят. В сей крайности спрашиваю я себя. Ежели кому из бродяг сих случится оступиться или в пропасть впасть, что их от такового падения остережет.

Хотя же в Российской Державе законами изобильно, но все таковые по разным делам разбрелись. - (градоначальник, статский советник Феофилакт Иринархович Беневоленский)• Когда человек и без законов имеет возможность делать все, что угодно, то странно подозревать его в честолюбии за такое действие, которое не только не распространяет, но именно ограничивает эту возможность. Ибо закон, какой бы он ни был [...] все-таки имеет ограничивающую силу, которая никогда честолюбцам не по душе. Очевидно, стало быть, что Беневоленский был не столько честолюбец, сколько добросердечный доктринер, которому казалось предосудительным даже утереть себе нос, если в законах не формулировано ясно, что "всякий имеющий надобность утереть свой нос - да утрет".• А глуповцы между тем тучнели все больше и больше, и Беневоленский не только не огорчался этим, но радовался.

[...] Наблюдая из окон дома Распоповой, как обыватели бродят, переваливаясь, по улицам, он даже задавал себе вопрос. Не потому ли люди сии и благополучны, что никакого сорта законы не тревожат их?• Всего более его смущало то, что он не мог дать достаточно твердого определения слову. "права'". Слово "обязанности" он сознавал очень ясно [...] но "права'" - что такое "права'". Достаточно ли было определить их, сказав. "всякий в дому своем благополучно да почивает". Не будет ли это чересчур уж кратко. А с другой стороны, если пуститься в разъяснения, не будет ли чересчур уж обширно и для самих глуповцев обременительно?• Человеческая жизнь - сновидение, говорят философы-спиритуалисты, и если б они были вполне логичны, то прибавили бы.

И история - тоже сновидение. Разумеется, взятые абсолютно, оба эти сравнения одинаково нелепы, однако нельзя не сознаться, что в истории действительно встречаются по местам словно провалы, перед которыми мысль человеческая останавливается не без недоумения. Поток жизни как бы прекращает свое естественное течение и образует водоворот, который кружится на одном месте, брызжет и покрывается мутною накипью, сквозь которую невозможно различить ни ясных типических черт, ни даже сколько-нибудь обособившихся явлений. Сбивчивые и неосмысленные события бессвязно следуют одно за другим, и люди, по-видимому, не преследуют никаких других целей, кроме защиты нынешнего дня. Попеременно, они то трепещут, то торжествуют, и чем сильнее дает себя чувствовать унижение, тем жестче и мстительнее торжество.

Источник, из которого вышла эта тревога, уже замутился. Начала, во имя которых возникла борьба, стушевались. Остается борьба для борьбы, искусство для искусства, изобретающее дыбу, хождение по спицам и т. Д. Конечно, тревога эта преимущественно сосредоточивается на поверхности. Однако ж едва ли возможно утверждать, что и на дне в это время обстоит благополучно. Что происходит в тех слоях пучины, которые следуют непосредственно за верхним слоем и далее, до самого дна. Пребывают ли они спокойными, или и на них производит свое давление тревога, обнаружившаяся в верхнем слое. - с полною достоверностью определить это невозможно, так как вообще у нас еще нет привычки приглядываться к тому, что уходит далеко вглубь.

Но едва ли мы ошибемся, сказавши, что давление чувствуется и там. Отчасти оно выражается в форме материальных ущербов и утрат, но преимущественно в форме более или менее продолжительной отсрочки общественного развития. И хотя результаты этих утрат с особенною горечью сказываются лишь впоследствии, однако ж можно догадаться, что и современники без особенного удовольствия относятся к тем давлениям, которые тяготеют над ними.• Для них (глуповцев) подобные исторические эпохи суть годы учения, в течение которых они испытывают себя в одном. В какой мере они могут претерпеть. Такими именно и представляет нам летописец своих сограждан. Из рассказа его видно, что глуповцы беспрекословно подчиняются капризам истории и не представляют никаких данных, по которым можно было бы судить о степени их зрелости, в смысле самоуправления.

Что, напротив того, они мечутся из стороны в сторону, без всякого плана, как бы гонимые безотчетным страхом. Никто не станет отрицать, что эта картина не лестная, но иною она не может и быть, потому что материалом для нее служит человек, которому с изумительным постоянством долбят голову и который, разумеется, не может прийти к другому результату, кроме ошеломления.• Уже один тот факт, что, несмотря на смертный бой, глуповцы все-таки продолжают жить, достаточно свидетельствует в пользу их устойчивости и заслуживает серьезного внимания со стороны историка.• Идиоты вообще очень опасны, и даже не потому, что они непременно злы (в идиоте злость или доброта - совершенно безразличные качества), а потому, что они чужды всяким соображениям и всегда идут напролом, как будто дорога, на которой они очутились, принадлежит исключительно им одним.

Издали может показаться, что это люди хотя и суровых, но крепко сложившихся убеждений, которые сознательно стремятся к твердо намеченной цели. Однако ж это оптический обман, которым отнюдь не следует увлекаться. Это просто со всех сторон наглухо закупоренные существа, которые ломят вперед, потому что не в состоянии сознать себя в связи с каким бы то ни было порядком явлений. Обыкновенно противу идиотов принимаются известные меры, чтобы они, в неразумной стремительности, не все опрокидывали, что встречается им на пути. Но меры эти почти всегда касаются только простых идиотов. Когда же придатком к идиотству является властность, то дело ограждения общества значительно усложняется. В этом случае грозящая опасность увеличивается всею суммою неприкрытости, в жертву которой, в известные исторические моменты, кажется отданною жизнь.

Там, где простой идиот расшибает себе голову или наскакивает на рожон, идиот властный раздробляет пополам всевозможные рожны и совершает свои, так сказать, бессознательные злодеяния вполне беспрепятственно. Даже в самой бесплодности или очевидном вреде этих злодеяний он не почерпает никаких для себя поучений. Ему нет дела ни до каких результатов, потому что результаты эти выясняются не на нем (он слишком окаменел, чтобы на нем могло что-нибудь отражаться), а на чем-то ином, с чем у него не существует никакой органической связи. Если бы, вследствие усиленной идиотской деятельности, даже весь мир обратился в пустыню, то и этот результат не устрашил бы идиота. Кто знает, быть может, пустыня и представляет в его глазах именно ту обстановку, которая изображает собой идеал человеческого общежития?• Для того, чтобы усмирять убогих людей, необходимо иметь гораздо больший запас храбрости, нежели для того, чтобы палить в людей, не имеющих изъянов.• История города Глупова прежде всего представляет собой мир чудес, отвергать который можно лишь тогда, когда отвергается существование чудес вообще.

Но этого мало. Бывают чудеса, в которых, по внимательном рассмотрении, можно подметить довольно яркое реальное основание. Все мы знаем предание о Бабе-Яге Костяной Ноге, которая ездила в ступе и погоняла помелом, и относим эти поездки к числу чудес, созданных народною фантазией. Но никто не задается вопросом. Почему же народная фантазия произвела именно этот, а не иной плод. Если б исследователи нашей старины обратили на этот предмет должное внимание, то можно быть заранее уверенным, что открылось бы многое, что доселе находится под спудом тайны. Так, например, наверное обнаружилось бы, что происхождение этой легенды чисто административное и что Баба-яга было не кто иное, как градоправительница, или, пожалуй, посадница, которая, для возбуждения в обывателях спасительного страха, именно этим способом путешествовала по вверенному ей краю, причем забирала встречавшихся по дороге Иванушек и, возвратившись домой, восклицала.

"Покатаюся, поваляюся, Иванушкина мясца поевши".• Нет ничего опаснее, как воображение прохвоста, не сдерживаемого уздою и не угрожаемого непрерывным представлением о возможности наказания на теле. Однажды возбужденное, оно сбрасывает с себя всякое иго действительности и начинает рисовать своему обладателю предприятия самые грандиозные. Погасить солнце, провертеть в земле дыру, через которую можно было бы наблюдать за тем, что делается в аду, - вот единственные цели, которые истинный прохвост признает достойными своих усилий. Голова его уподобляется дикой пустыне, во всех закоулках которой восстают образы самой привередливой демонологии. Все это мятется, свистит, гикает и, шумя невидимыми крыльями, устремляется куда-то в темную, безрассветную даль...• По окончательном устройстве города последовал целый ряд празднеств.

Во-первых, назначен был праздник по случаю переименования города из Глупова в Непреклонск. Во-вторых, последовал праздник в воспоминание побед, одержанных бывшими градоначальниками над обывателями. И, в-третьих, по случаю наступления осеннего времени, сам собой подошел праздник "предержащих властей". [...] Изнуренные, обруганные и уничтоженные, глуповцы, после долгого перерыва, в первый раз вздохнули свободно. Они взглянули друг на друга - и вдруг устыдились. Они не понимали, что именно произошло вокруг них, но чувствовали, что воздух наполнен сквернословием и что далее дышать в этом воздухе невозможно. Была ли у них история, были ли в этой истории моменты, когда они имели возможность проявить свою самостоятельность.

- ничего они не помнили. Помнили только, что у них были Урус-Кугуш-Кильдибаевы, Негодяевы, Бородавкины и, в довершение позора, этот ужасный, этот бесславный прохвост. И все это глушило, грызло, рвало зубами - во имя чего?• "Мысли о градоначальническом единомыслии, а также о градоначальническом единовластии и о прочем".• Сочинил глуповский градоначальник Василиск Бородавкин• Необходимо, дабы между градоначальниками царствовало единомыслие. Чтобы они, так сказать, по всему лицу земли едиными устами. О вреде градоначальнического многомыслия распространюсь кратко. Какие суть градоначальниковы права и обязанности. - Права сии суть. Чтобы злодеи трепетали, а прочие чтобы повиновались. Обязанности суть. Чтобы употреблять меры кротости, но не упускать из вида мер строгости.

Сверх того, поощрять науки. В сих кратких чертах заключается недолгая, но и не легкая градоначальническая наука. Размыслим кратко, что из сего произойти может?• "Чтобы злодеи трепетали" - прекрасно. Но кто же сии злодеи. Очевидно, что при многомыслии по сему предмету может произойти великая в действиях неурядица. Злодеем может быть вор, но это злодей, так сказать, третьестепенный. Злодеем называется убийца, но и это злодей лишь второй степени, наконец, злодеем может быть вольнодумец - это уже злодей настоящий, и притом закоренелый и нераскаянный. Из сих трех сортов злодеев, конечно, каждый должен трепетать, но в равной ли мере. Нет, не в равной. Вору следует трепетать менее, нежели убийце. Убийце же менее, нежели безбожному вольнодумцу.

Сей последний должен всегда видеть перед собой пронзительный градоначальнический взор и оттого трепетать беспрерывно. Теперь, ежели мы допустим относительно сей материи в градоначальниках многомыслие, то, очевидно, многое выйдет наоборот, а именно. Безбожники будут трепетать умеренно, воры же и убийцы всеминутно и прежестоко. И таким образом упразднится здравая административная экономия и нарушится величественная административная стройность. Но последуем далее. Выше сказано. "прочие чтобы повиновались" - но кто же сии "прочие". Очевидно, здесь разумеются обыватели вообще. Однако же и в сем общем наименовании необходимо различать. Во-первых, благородное дворянство, во-вторых, почтенное купечество и, в-третьих, земледельцев и прочий подлый народ.

Хотя бесспорно, что каждый из сих трех сортов обывателей обязан повиноваться, но нельзя отрицать и того, что каждый из них может употребить при этом свой особенный, ему свойственный манер. Например, дворянин повинуется благородно и вскользь предъявляет резоны. Купец повинуется с готовностью и просит принять хлеб-соль. Наконец, подлый народ повинуется просто и, чувствуя себя виноватым, раскаивается и просит прощения. Что будет, ежели градоначальник в сии оттенки не вникнет, а особливо ежели он подлому народу предоставит предъявлять резоны. Страшусь сказать, но опасаюсь, что в сем случае градоначальническое многомыслие может иметь последствия не только вредные, но и с трудом исправимые!• Выше я упомянул, что у градоначальников, кроме прав, имеются еще и обязанности.

"Обязанности!" - о, сколь горькое это для многих градоначальников слово. Но не будем, однако ж, поспешны, господа мои любезные сотоварищи. Размыслим зрело, и, может быть, мы увидим, что, при благоразумном употреблении, даже горькие вещества могут легко превращаться в сладкие. Обязанности градоначальнические, как уже сказано, заключаются в употреблении мер кротости, без пренебрежения, однако, мерами строгости. В чем выражаются меры кротости. Меры сии преимущественно выражаются в приветствиях и пожеланиях. Обыватели, а в особенности подлый народ, великие до сего охотники. Но при этом необходимо, чтобы градоначальник был в мундире и имел открытую физиономию и благосклонный взгляд. Нелишнее также, чтобы на лице играла улыбка.

Мне неоднократно случалось в сем триумфальном виде выходить к обывательским толпам, и когда я звучным и приятным голосом восклицал. "Здорово, ребята!" - то, ручаюсь честью, немного нашлось бы таких, кои не согласились бы, по первому моему приветливому знаку, броситься в воду и утопиться, лишь бы снискать благосклонное мое одобрение. Конечно, я никогда сего не требовал, но, признаюсь, такая на всех лицах видная готовность всегда меня радовала..