Пуризм

Преувеличенное стремление к чистоте литературного языка, к изгнанию из него всяких посторонних элементов. Сознание, что язык есть органическое целое, служащее живым выразителем народного миросозерцания и, в свою очередь, оказывающее на мысль значительное влияние, ведет естественным образом к заботе о том, чтобы развитие языка протекало свободно от внешних, случайных влияний, и чтобы в наличный состав его не входили чуждые и ненужные ему примеси. В этом же направлении действует идея о литературном языке, как о выделившемся из разговорной речи целом, состав которого освящен применением в произведениях лучших писателей и потому не подлежит произвольным преобразованиям. Несомненно, что, несмотря на свободное, целесообразное развитие языка, есть посторонние стихии и новообразования, которые должно по возможности удалять из литературной и разговорной речи.

Они не вяжутся с составом и строем языка, неспособны к дальнейшему развитию, наводят мысль на ложные ассоциации, наконец, не отвечают особым требованиям благозвучия, свойственным данному языку, и режут ухо, привыкшее даже в совершенно новом слове встречать все-таки нечто знакомое, нечто вполне сливающееся со старыми элементами языка. Естественно желание освобождать язык от таких новообразований, иногда ненужных (если есть соответственное народное слово, а вносится иностранное), иногда сообщающих мысли неверный оттенок и, во всяком случае, не обещающих сделаться органической частью языка. С этой точки зрения теория чистой литературной речи восстает против неуместных варваризмов, неологизмов, архаизмов и провинциализмов (см.).

Особенно горячо ведется борьба против двух первых, и это объясняется тем, что в основе П. Лежат нередко не литературные и лингвистические, а иные соображения. Борьба против нового слова бывает внешним проявлением борьбы против новой идеи, застоем под прикрытием П. Утрированное национальное чувство, в связи с недостаточной осведомленностью в вопросах языкознания, легко усматривает в усвоении языком иностранных слов падение народной самобытности. Введение в язык иностранного слова рассматривается как преступление не только против чистоты литературного языка, но и против устоев народно-общественной жизни (шовинизм под прикрытием П.). Когда немцы негодуют против употребления французских слов, когда греки изгоняют из своего словаря турецкие слова, когда венгерцы и чехи переводят даже собственные имена с немецкого, они переносят в область языка борьбу, которая здесь неуместна и бесплодна, как бы ни была она законна сама по себе.

Борьба против заимствованных слов вообще не может быть оправдана уже потому, что заимствования стары как цивилизация, и без них не обходились самые самостоятельные языки. Народ не боится заимствованных слов, как не боится усвоенных идей. И то, и другое необходимо станет его достоянием, получив своеобразный национальный отпечаток. Развитой язык утилизирует самые нелепые и ненужные заимствования — и раз такие заимствования получили право гражданства в обиходе, нет нужды изгонять их, как бы ни противоречили они в своем происхождении идее чистоты и ясности речи. Уродливый галлицизм "не в своей тарелке" (assiette значит не только тарелка, но и настроение) настолько водворился в языке и настолько ясно выражает известное понятие, что нет основания восставать против него.

Было удачно замечено, что "язык не терпит бесполезных двойников" (Габеленц). Если в языке есть слово даже тожественное с заимствованным, оно получит лишь новый оттенок значения. Однако, несомненно, злоупотребления возможны. Язык может быть загроможден заимствованиями, новообразованиями, провинциализмами, делающими его неудобопонятным безо всякой нужды. Очевидно, есть мера для этих посторонних элементов — и это рождает вопрос о критерии чистоты речи. Едва ли возможно дать ему какое-либо общее решение, формулировать всегда пригодные наставления. Оценивать новообразования с точки зрения неподвижной теории невозможно. Окончательным судьей и ценителем является история языка. При внесении нового слова писатель необходимо обращается не к какому-либо кодексу раз и навсегда определенных правил, но к своему чутью, источник которого — бессознательная связь писателя с народом, творцом языка.

Это чутье, этот внутренний такт и дают возможность во всяком отдельном случае определить, необходимо ли здесь новое слово, выражает ли оно новое движение мысли, суждено ли ему найти общее признание, войти в употребление. Отвергать новшества, опираясь при этом на состав языка избранных писателей-классиков, очевидно неправильно, так как признание классического периода в истории литературы и языка ни в чем не противоречит идее его дальнейшего развития. Ввиду связи П. С общественными и политическими воззрениями, объекты его нападений меняются. Русская литература прошлого века, отрезанная от народа, не признавала права гражданства за провинциализмами, избегая "подлых" слов и выражений. В шестидесятых годах нынешнего столетия смеялись над архаизмами, реакция возмущается неологизмами.

Воззрение, усматривающее в усвоении иностранных слов преступление против народности, получает особенную силу в эпохи подъема национализма. Так, в Германии еще с конца прошлого века тянется длинный ряд полемических произведений и обществ, имеющих целью очищение родного языка от иностранных, особенно, французских заимствований (Verwälschung). Во Франции, где вопрос о чистоте языка был еще до классиков предметом тщательных изысканий и забот, и где он не сходил с литературной почвы, он не имел такого острого, боевого характера, тем более, что французский язык никогда не был загроможден в такой степени заимствованными словами, как немецкий. Усилия немецких пуристов — в связи с поддержкой правительства — имеют некоторый успех.

Официальная терминология понемногу вытесняет из языка иностранные названия (например, Schaffner вместо Conducteur, Wettbewerb вместо прежнего Conkurrenz и т. П.). Устраивают конкурсы с премиями за удачные слова для замены иностранных. Получают свои особые названия предметы обихода, повсюду известные под международными названиями. Fernsprecher — телефон, Fahrrad — велосипед и др.В русский язык заимствования хлынули с реформой Петра I, но поток их был задержан, как только на вопросы языка было обращено серьезное внимание. Приступив к составлению словаря, российская академия приняла к сведению переданные ей через княгиню Дашкову указания императрицы. "в сочиняемом академией словаре избегать всевозможным образом слов чужеземных, а наипаче речений, заменяя оные слова или древними или вновь составленными".

Деятельность академии в этом направлении была мало удачна (ср. Заседания 17 сентября 1804 г. И 23 марта 1805 г.). Постановлено говорить вместо аудитория — слушалище, вместо адъюнкт — приобщник, вместо актер — лицедей, вместо акростих — краестишие и т. П. Вновь изобретенные слова не вытеснили из употребления иностранных. К началу XIX века относится и деятельность Шишкова, составившего себе знаменитость ярым П. На шовинистской основе. Дальнейшие стремления наших пуристов отразились в деятельности Погодина (его доклады в Обществе Любителей Российской Словесности 7 и 9 сентября 1860 г. См. "Ж. М. Н. Пр.", 1860). Отметим также статьи Покровского ("Москвитянин", 1854, т. I) и Мейера ("Филологические Записки", 1876, май). В последнее время образовалось в СПб.

Общество со специальной целью заботиться о чистоте русского языка. Проявило некоторое стремление к замене иностранных слов коренными и русское правительство. Так, например, не говоря о переименовании Дерпта, Динабурга, Динаминда, термин "ипотечный" предположено заменить термином "вотчинный" ("Правительственный Вестник", 1887, № 100). В новой иностранной литературе интересна статья Мишеля Бреаля "Qu'appelle-t-on purité de langage?" ("Journal des savants", 1897, апрель), по поводу книги Noreen, "Om språkrigtighet" (Упсала, 1888).Ар. Горнфельд..