Александр Герцен - Былое И Думы

Книга Герцена начинается с рассказов его няньки о мытарствах семьи Герцена в Москве1812 г., занятой французами (сам А. И. тогда — маленький ребенок). Кончается европейскимивпечатлениями 1865 — 1868 гг. Собственно, воспоминаниями в точном смысле слова «Былоеи думы» назвать нельзя. Последовательное повествование находим, кажется, только в первыхпяти частях из восьми (до переезда в Лондон в 1852 г.). Дальше — ряд очерков,публицистических статей, расположенных, правда, в хронологическом порядке. Некоторые главы«Былого и дум» первоначально печатались как самостоятельные веши («Западныеарабески», «Роберт Оуэн»). Сам Герцен сравнивал «Былое и думы» с домом, которыйпостоянно достраивается. С «совокупностью пристроек, надстроек, флигелей».Частьпервая — «Детская и университет (1812 — 1834)» — описываетпо преимуществу жизнь в доме отца — умного ипохондрика, который кажется сыну (каки дядя, как и друзья молодости отца — напр., О. А. Жеребцова) типичным порождениемXVIII в.События 14 декабря 1825 г. оказали чрезвычайное воздействие на воображениемальчика. В 1827 г. Герцен знакомится со своим дальним родственником Н. Огаревым —будущим поэтом, очень любимым русскими читателями в 1840 — 1860-х.

С ним вместеГерцен будет потом вести русскую типографию в Лондоне. Оба мальчика очень любят Шиллера. Помимопрочего, их быстро сближает и это. Мальчики смотрят на свою дружбу как на союзполитических заговорщиков, и однажды вечером на Воробьевых горах, «обнявшись, присягнули,в виду всей Москвы, пожертвовать […] жизнью на избранную […] борьбу». Свои радикальныеполитические взгляды Герцен продолжает проповедовать и повзрослев — студентомфизико-математического отделения Московского университета.Часть вторая —«Тюрьма и ссылка» (1834 — 1838)«. По сфабрикованному делу об оскорблении еговеличества Герцен, Огарев и другие из их университетского кружка арестованы и сосланы;Герцен в Вятке служит в канцелярии губернского правления, отвечая за статистическийотдел.

В соответствующих главах «Былого и дум» собрана целая коллекцияпечально-анекдотических случаев из истории управления губернией.Здесь же оченьвыразительно описывается А. Л. Витберг, с которым Герцен познакомился в ссылке, и еготалантливый и фантастический проект храма в память о 1812 г. на Воробьевых горах.В1838 г. Герцена переводят во Владимир.Часть третья —«Владимир-на-Клязьме» (1838 — 1839)«- романтическая история любви Герценаи Натальи Александровны Захарьиной, незаконной дочери дяди Герцена, воспитывавшейсяу полубезумной и злобной тетки. Родственники не дают согласия на их брак;в 1838 г. Герцен приезжает в Москву, куда ему запрещен въезд, увозит невесту и венчаетсятайно.В части четвертой — «Москва, Петербург и Новгород» (1840 —1847)«описывается московская интеллектуальная атмосфера эпохи.

Вернувшиеся из ссылки Герцени Огарев сблизились с молодыми гегельянцами — кружком Станкевича (прежде всего —с Белинским и Бакуниным). В главе «Не наши» (о Хомякове, Киреевских,К. Аксакове, Чаадаеве) Герцен говорит прежде всего о том, что сближало западникови славянофилов в 40-е гг. (далее следуют объяснения, почему славянофильство нельзясмешивать с официальным национализмом, и рассуждения о русской общинеи социализме).В 1846 г. по идеологическим причинам происходит отдаление Огареваи Герцена от многих, в первую очередь от Грановского (личная ссора между Грановскими Герценом из-за того, что один верил, а другой не верил в бессмертие души, —очень характерная черта эпохи). После этого Герцен и решает уехать из России.Частьпятая («Париж — Италия — Париж (1847 — 1852).

Перед революцией и после нее»)рассказывает о первых годах, проведенных Герценом в Европе. О первом дне русского, наконецочутившегося в Париже, городе, где создавалось многое из того , что он на родине читалс такой жадностью. «Итак, я действительно в Париже, не во сне, а наяву. Ведь этоВандомская колонна и rue de la Paix». О национально-освободительном движении в Риме,о «Молодой Италии», о февральской революции 1848 г. во Франции (все это описанодостаточно кратко. Герцен отсылает читателя к своим «Письмам из Франции и Италии»),об эмиграции в Париже — преимущественно польской, с ее мистическим мессианским,католическим пафосом (между прочим, о Мицкевиче), об Июньских днях, о своем бегствев Швейцарию и проч.Уже в пятой части последовательное изложение событий прерываетсясамостоятельными очерками и статьями. В интермедии «Западные арабески» Герцен —явно под впечатлением от режима Наполеона III — с отчаянием говорит о гибели западнойцивилизации, такой дорогой для каждого русского социалиста или либерала.

Европу губитзавладевшее всем мещанство с его культом материального благополучия. Душа убывает. (Эта темастановится лейтмотивом «Былого и дум». См., напр,. Гл. «Джон-Стюарт Милль и егокнига «On Liberty» в шестой части.) Единственный выход Герцен видит в идее социальногогосударства.В главах о Прудоне Герцен пишет и о впечатлениях знакомства (неожиданнаямягкость Прудона в личном общении), и о его книге «О справедливости в церквии в революции». Герцен не соглашается с Прудоном, который приносит в жертвучеловеческую личность «богу бесчеловечному» справедливого государства. С такимимоделями социального государства — у идеологов революции 1891 г. вроде Ба-бефаили у русских шестидесятников — Герцен спорит постоянно, сближая таких революционеровс Аракчеевым (см., напр., гл. «Роберт Оуэн» в части шестой).Особенно неприемлемодля Герцена отношение Прудона к женщине — собственническое отношение французскогокрестьянина.

О таких сложных и мучительных вещах, как измена и ревность, Прудон судитслишком примитивно. По тону Герцена ясно, что эта тема для него близкаяи болезненная.Завершает пятую часть драматическая история семьи Герцена в последниегоды жизни Натальи Александровны. Эта часть «Былого и дум» была опубликована через многолет после смерти описанных в ней лиц.Июньские события 1848 г. в Париже (кровавыйразгром восстания и воцарение Наполеона III), а потом тяжелая болезнь маленькой дочерироковым образом подействовали на впечатлительную Наталью Александровну, вообще склоннуюк приступам депрессии. Нервы ее напряжены, и она, как можно понять из сдержанногорассказа Герцена, вступает в слишком близкие отношения с Гервегом (известным немецкимпоэтом и социалистом, самым близким тогда другом Герцена), тронутая жалобами на одиночествоего непонятой души.

Наталья Александровна продолжает любить мужа, сложившееся положение вещеймучает ее, и она, поняв наконец необходимость выбора, объясняется с мужем. Герцен выражаетготовность развестись, если на то будет ее воля. Но Наталья Александровна остаетсяс мужем и порывает с Гервегом. (Здесь Герцен в сатирических красках рисует семейнуюжизнь Гервега, его жену Эмму — дочь банкира, на которой женились из-за ее денег,восторженную немку, навязчиво опекающую гениального, по ее мнению, мужа. Эмма якобытребовала, чтобы Герцен пожертвовал своим семейным счастьем ради спокойствия Гервега.)Послепримирения Герцены проводят несколько счастливых месяцев в Италии. В 1851 г. —в кораблекрушении погибают мать Герцена и маленький сын Коля.

Между тем Гервег, не желаясмириться со своим поражением, преследует Герценов жалобами, грозит убить их или покончитьс собой и, наконец, оповещает о случившемся общих знакомых. За Герцена заступаютсядрузья. Следуют неприятные сцены с припоминанием старых денежных долгов,с рукоприкладством, публикациями в периодике и проч. Всего этого Наталья Александровнаперенести не может и умирает в 1852 г. после очередных родов (видимо,от чахотки).Пятая часть заканчивается разделом «Русские тени» — очеркамио русских эмигрантах, с которыми Герцен тогда много общался. Н. И. Сазонов, товарищГерцена по университету, много и несколько бестолково скитавшийся по Европе,увлекавшийся политическими прожектами до того, что в грош не ставил слишком«литературную» деятельность Белинского, например, для Герцена этот Сазонов — типтогдашнего русского человека, зазря сгубившего «бездну сил», не востребованных Россией.И здесь же, вспоминая о сверстниках, Герцен перед лицом заносчивого новогопоколения — «шестидесятников» — «требует признания и справедливости»для этих людей, которые «жертвовали всем, […] что им предлагала традиционная жизнь, […]из-за своих убеждений […] Таких людей нельзя просто сдать в архив…».

А. В.Энгельсон для Герцена — человек поколения петрашевцев со свойственным ему«болезненным надломом», «безмерным самолюбием», развившимся под действием «дрянныхи мелких» людей, которые составляли тогда большинство, со «страстью самонаблюдения,самоисследования, самообвинения» — и притом с плачевной бесплодностьюи неспособностью к упорной работе, раздражительностью и даже жестокостью.Частьшестая. После смерти жены Герцен переезжает в Англию. После того как Гервег сделал семейнуюдраму Герцена достоянием молвы, Герцену нужно было, чтобы третейский суд европейской демократииразобрался в его отношениях с Гервегом и признал правоту Герцена. Но успокоение Герценнашел не в таком «суде» (его и не было), а в работе.

Он «принялся […]за „Былое и думы“ и за устройство русской типографии».Автор пишето благотворном одиночестве в его тогдашней лондонской жизни («одиноко бродяпо Лондону, по его каменным просекам, […] не видя иной раз ни на шаг впередот сплошного опалового тумана и толкаясь с какими-то бегущими тенями, я многопрожил») . Это было одиночество среди толпы. Англия, гордящаяся своим «правом убежища»,была тогда наполнена эмигрантами. О них преимущественно и рассказывает часть шестая(«Англия (1852 — 1864)»).От вождей европейского социалистическогои национально-освободительного движения, с которыми Герцен был знаком,с некоторыми — близко (гл. «Горные вершины» — о Маццини, Ледрю-Роллене,Кошуте и др. Гл. «Camicia rossa» о том, как Англия принимала у себяГарибальди — об общенародном восторге и интригах правительства, не желавшегоссориться с Францией), — до шпионов, уголовников, выпрашивающих пособие под маркойполитических изгнанников (гл. «Лондонская вольница пятидесятых годов»).

Убежденныйв существовании национального характера, Герцен посвящает отдельные очерки эмиграции разныхнациональностей («Польские выходцы», «Немцы в эмиграции» (здесь см., в частности,характеристику Маркса и «марксидов» — «серной шайки». Их Герцен считаллюдьми очень непорядочными, способными на все для уничтожения политического соперника. Марксплатил Герцену тем же). Герцену было особенно любопытно наблюдать, как национальные характерыпроявляются в столкновении друг с другом (см. юмористическое описание того, как делофранцузов дуэлянтов рассматривалось в английском суде — гл. «Двапроцесса»).Часть седьмая посвящена собственно русской эмиграции (см., напр., отдельныеочерки о М. Бакунине и В. Печерине), истории вольной русской типографиии «Колокола» (1858 — 1862).

Автор начинает с того, что описывает неожиданный визитк нему какого-то полковника, человека, судя по всему, невежественного и вовсенелиберального, но считающего обязанностью явиться к Герцену как к начальству:«я тотчас почувствовал себя генералом». Первая гл. — «Апогей и перигей»:огромная популярность и влияние «Колокола» в России проходят после известныхмосковских пожаров и в особенности после того, как Герцен осмелился печатно поддержатьполяков во время их восстания 1862 г.Часть восьмая (1865 — 1868) не имеетназвания и общей темы (недаром первая ее глава — «Без связи»). Здесь описываютсявпечатления, которые произвели на автора в конце 60-х гг. разные страны Европы,причем Европа по-прежнему видится Герцену как царство мертвых (см. главу о Венециии о «пророках» — «Даниилах», обличающих императорскую Францию, между прочим,о П. Леру).

Недаром целая глава — «С того света» — посвящена старикам,некогда удачливым и известным людям. Единственным местом в Европе, где можно еще жить,Герцену кажется Швейцария.Завершают «Былое и думы» «Старые письма» (текстыписем к Герцену от Н. Полевого, Белинского, Грановского, Чаадаева, Прудона, Карлейля). Впредисловии к ним Герцен противопоставляет письма — «книге». В письмах прошлое«не давит всей силой, как давит в книге. Случайное содержание писем, их легкаянепринужденность, их будничные заботы сближают нас с писавшим». Так понятые письма похожии на всю книгу воспоминаний Герцена, где он рядом с суждениями о европейскойцивилизации попытался сберечь и то самое «случайное» и «будничное». Каксказано в XXIV гл. пятой части, «что же, вообще, письма, как не записки о короткомвремени?»..