Чингиз Айтматов - Джамиля

Шел третий год войны. Взрослых здоровых мужчин в аиле не было, и потому жену моегостаршего брата Садыка (он также был на фронте), Джамилю, бригадир послал на чисто мужскуюработу — возить зерно на станцию. А чтоб старшие не тревожились за невесту,направил вместе с ней меня, подростка. Да ещё сказал. Пошлю с ними Данияра.Джамиля былахороша собой — стройная, статная, с иссиня-черными миндалевидными глазами, неутомимая,сноровистая. С соседками ладить умела, но если её задевали, никому не уступала в ругани.Я горячо любил Джамилю. И она любила меня. Мне кажется, что и моя мать втайне мечталакогда-нибудь сделать её властной хозяйкой нашего семейства, жившего в согласиии достатке.На току я встретил Данияра. Рассказывали, что в детстве он осталсясиротой, года три мыкался по дворам, а потом подался к казахам в Чакмакскую степь.Раненая нога Данияра (он только вернулся с фронта) не сгибалась, потому и отправили егоработать с нами.

Он был замкнутым, и в аиле его считали человеком со странностями.Но в его молчаливой, угрюмой задумчивости таилось что-то такое, чтомы не решались обходиться с ним запанибрата.А Джамиля, так уж повелось, илисмеялась над ним, или вовсе не обращала на него внимания. Не каждый бы стал терпеть еёвыходки, но Данияр смотрел на хохочущую Джамилю с угрюмым восхищением.Однако нашипроделки с Джамилей окончились однажды печально. Среди мешков был один огромный, на семьпудов, и мы управлялись с ним вдвоем. И как-то на току мы свалили этот мешокв бричку напарника. На станции Данияр озабоченно разглядывал чудовищный груз, но, заметив,как усмехнулась Джамиля, взвалил мешок на спину и пошел. Джамиля догнала его. «Брось мешок,я же пошутила!» — «Уйди!» — твердо сказал он и пошел по трапу, всесильнее припадая на раненую ногу… Вокруг наступила мертвая тишина.

«Бросай!» —закричали люди. «Нет, он не бросит!» — убежденно прошептал кто-то.Весьследующий день Данияр держался ровно и молчаливо. Возвращались со станции поздно.Неожиданно он запел. Меня поразило, какой страстью, каким горением была насыщена мелодия.И мне вдруг стали понятны его странности. Мечтательность, любовь к одиночеству,молчаливость. Песни Данияра всполошили мою душу. А как изменилась Джамиля!Каждый раз, когданочью мы возвращались в аил, я замечал, как Джамиля, потрясенная и растроганная этимпением, все ближе подходила к бричке и медленно тянула к Данияру руку… а потомопускала её. Я видел, как что-то копилось и созревало в её душе, требуя выхода.И она страшилась этого.Однажды мы, как обычно, ехали со станции.

И когда голосДанияра начал снова набирать высоту, Джамиля села рядом и легонько прислонилась головойк его плечу. Тихая, робкая… Песня неожиданно оборвалась. Это Джамиля порывисто обняла его,но тут же спрыгнула с брички и, едва сдерживая слезы, резко сказала. «Не смотрина меня, езжай!»И был вечер на току, когда я сквозь сон увидел, как с реки пришлаДжамиля, села рядом с Данияром и припала к нему. «Джамилям, Джамалтай!» — шепталДанияр, называя её самыми нежными казахскими и киргизскими именами.Вскоре задул степняк,помутилось небо, пошли холодные дожди — предвестники снега. И я увидел Данияра,шагавшего с вещмешком, а рядом шла Джамиля, одной рукой держась за лямку егомешка.Сколько разговоров и пересудов было в аиле.

Женщины наперебой осуждали Джамилю:уйти из такой семьи. С голодранцем. Может быть, только я один не осуждал её..