Юрий Казаков - Адам И Ева

Художник Агеев жил в гостинице, в северном городе, приехал сюда писать рыбаков. Стояла осень. Надгородом, над сизо-бурыми, заволоченными изморосью лесами неслись с запада низкие, свисающиеоблака, по десять раз на день начинало моросить, и озеро поднималось над городом свинцовой стеной.Утром Агеев подолгу лежал, курил натощак, смотрел на небо. Дождавшись двенадцати, когда открывалсябуфет, он спускался вниз, брал коньяку и медленно выпивал, постепенно чувствуя, как хорошо емустановится, как любит он всех и все — жизнь, людей, город и даже дождь. Потом выходил на улицу ибродил по городу часа два. Возвращался в гостиницу и ложился спать. А к вечеру снова спускался внизв ресторан — огромный чадный зал, который он уже почти ненавидел.Так провел Агеев и этот день, а на другой к двум часам пошел на вокзал встречать Вику.

Он пришелраньше времени, от нечего делать зашел в буфет, выпил и вдруг испугался мысли, что Вика приезжает.Он почти не знал её — два раза только встречались, и когда он предложил ей приехать к нему на Север,она вдруг согласилась. Он вышел на перрон. Поезд подходил. Вика первая увидела его и окликнула. Онабыла очень хороша, а в одежде её, в спутанных волосах, в манере говорить было что-то неуловимомосковское, от чего Агеев уже отвык на Севере. «Везет мне на баб!» — подумал Агеев. «Я тебе газетыпривезла. Тебя ругают, знаешь». — «А-а. — сказал он, испытывая глубокое удовольствие. —«Колхозницу» не сняли?» — «Нет, висит… — Вика засмеялась. — Никто ничего не понимает, кричат,спорят, ребята с бородами кругами ходят…» — «Тебе-то понравилось?» Вика неопределенно пожалаплечами, и Агеев вдруг разозлился.

И весь день уже как чужой ходил рядом с Викой, зевал, на еёвопросы мычал что-то непонятное, ждал на пристани, пока она справлялась о расписании, а вечеромснова напился и заперся у себя в номере. На другой день Вика разбудила Агеева рано, заставилаумыться и одеться, сама укладывала его рюкзак. «Прямо как жена!» — с изумлением думал Агеев. Но и напароходе Агееву не стало легче. Побродив по железному настилу нижней палубы, он примостился возлемашинного отделения, недалеко от буфета. Буфет наконец открылся, и тотчас к Агееву подошла Вика:«Хочешь выпить, бедный. Ну, иди, выпей». Агеев принес четвертинку, хлеба и огурцов. Выпив, онпочувствовал, как отмякает у него на душе. «Объясни, что с тобой?» — спросила Вика. «Просто грустно,старуха, — сказал он тихо.

— Наверно, я бездарь и дурак». — «Глупый!» — нежно сказала Вика,засмеялась и положила ему голову на плечо. И стала она вдруг близка и дорога ему. «Знаешь, какпаршиво было без тебя — дождь льет, идти некуда, сидишь в ресторане пьяный, думаешь… Устал я.Студентом был, думал — все переверну, всех убью своими картинами, путешествовать стану, в скалахжить. Этакий, знаешь, бродяга Гоген… Три года, как кончил институт, и всякие подонки завидуют. Ах,слава, ах, Европа знает… Идиоты. Чему завидовать. Что я над каждой картиной… На выставку непопадешь, комиссии заедают, а прорвался чем-то не главным — еще хуже. Критики. Кричат осовременности, а современность понимают гнусно. И как врут, какая демагогия за верными словами!Когда они говорят «человек», то непременно с большой буквы.

А мы, которые что-то делаем, мы для нихпижоны… Духовные стиляги — вот мы кто!» — «Не надо бы тебе пить…» — тихо сказала Вика, жалостливоглядя на него сверху вниз. Агеев посмотрел на Вику, поморщился и сказал. «Пойду-ка спать». Он началраздеваться в каюте, и ему стало до слез жалко себя и одиноко. Спасение его было сейчас в Вике, онзнал это. Но что-то в ней приводило его в бешенство.К острову пароход подходил вечером. Уже видна была темная многошатровая церковь. Глухо иотдаленно сгорела короткая заря, стало смеркаться. У Вики было упрямое и обиженное лицо. Когдасовсем близко подошли, стали видны ветряная мельница, прекрасная старинная изба, амбарныепостройки — все неподвижное, пустое, музейное. Агеев усмехнулся. «Как раз для меня.

Так сказать —на переднем крае». Гостиница на острове оказалась уютной — печка на кухне, три комнаты — всепустые. Хозяйка принесла простыни, и хорошо запахло чистым бельем. Вика со счастливым лицомповалилась на кровать. «Это гениально. Милый мой Адам, ты любишь жареную картошку?» Агеев вышел наулицу, потихоньку обошел церковь и присел на берегу озера. Ему было одиноко. Он сидел долго ислышал, как выходила и искала его Вика. Ему жалко было её, но горькая отчужденность, отрешенностьот всех сошла на нею. Он вспомнил, что больные звери так скрываются — забиваются в недоступнуюглушь и лечатся там какой-то таинственной травой или умирают. «Где ты был?» — спросила Вика, когдаон вернулся. Агеев не ответил. Они молча поужинали и легли, каждый на свою кровать.

Погасили свет,но сон не шел. «А знаешь что. Я уеду, — сказала Вика, и Агеев почувствовал, как она ненавидит его. — Спервым же пароходом уеду. Ты просто эгоист. Я эти два дня думала. Кто же ты. Кто. И что это у тебя. Атеперь знаю. Эгоист. Говоришь о народе, об искусстве, а думаешь о себе — ни о ком, ни о ком, о себе…Зачем ты звал меня, зачем. Знаю теперь. Поддакивать тебе, гладить тебя, да. Ну нет, милый, поищидругую дуру. Мне и сейчас стыдно, как я бегала в деканат, как врала. Папа болен…» — «Замолчи, дура!— сказал Агеев с тоской, понимая, что все кончилось. — И катись отсюда!» Ему хотелось заплакать,как в детстве, но плакать он давно не мог.На следующее утро Агеев взял лодку и уплыл на соседний остров в магазин. Купил бутылку водки,папирос, закуску.

«Здорово, браток. — окликнул его местный рыбак. — Художник. С острова. А топриезжай к нам в бригаду. Мы художников любим. И ребята у нас ничего. Мы тебя ухой кормить будем. Унас весело, девки как загогочут, так на всю ночь. Весело живем!» — «Обязательно приеду!» — радостносказал Агеев. Возвращался Агеев в полной тишине и безветрии. С востока почти черной стенойвставала дождевая туча, с запада солнце лило свой последний свет, и все освещенное им — остров,церковь, мельница — казалось на фоне тучи зловеще-красным. Далеко на горизонте повисла радуга, ИАгеев вдруг почувствовал, что ему хочется рисовать.В гостинице он увидел вещи Вики уже собранными. У Агеева дрогнуло в душе, но он промолчал и началраскладывать по подоконникам и кроватям картонки, тюбики с краской, перебирать кисти.

Викасмотрела с удивлением. Потом он достал водку. «Выпьем на прощание?» Вика отставила свою стопку.Лицо её дрожало. Агеев встал и отошел к окну… На пристань они вышли уже в темноте. Агеев потопталсявозле Вики, потом отошел, поднялся выше на берег. Внезапно по небу промчался как бы вздох — звездыдрогнули, затрепетали. Из-за немой черноты церкви, расходясь лучами, колыхалось, сжималось ираспухало слабое голубовато-золотистое северное сияние. И когда оно разгоралось, все начиналосветиться. Вода, берег, камни, мокрая трава. Агеев вдруг ногами и сердцем почувствовал, какповорачивалась земля, и на этой земле, на островке под бесконечным небом, был он, и от него уезжалаона. От Адама уходила Ева. «Ты видел северное сияние.

Это оно, да?» — спросила Вика, когда онвернулся на пристань. «Видел», — ответил Агеев и покашлял. Пароход причаливал. «Ну, валяй. — сказалАгеев и потрепал её по плечу. — Счастливо!» Губы у Вики дрожали. «Прощай!» — сказала она и, неоглядываясь, поднялась на палубу…Покурив и постояв, пошел в теплую гостиницу и Агеев. Северное сияние еще вспыхивало, но уже слабо,и было одного цвета — белого..