Веселовский Александр Ник.

ВЕСЕЛОВСКИЙ Александр Николаевич (1839-1906) - знаменитый русский литературовед, академик, профессор Петербургского университета и Высших женских курсов. Р. В Москве, в дворянской семье военного педагога-генерала.Будучи по Московскому университету (окончил в 1858) учеником акад. Ф. И. Буслаева, виднейшего у нас представителя Гриммовской мифологической школы, молодой ученый и сам в первое время выступал ее приверженцем. «Увлекали, - рассказывает он в своей автобиографии, - веяния Гриммов, откровения народной поэзии, главное - работа, творившаяся почти на глазах, орудовавшая мелочами, извлекавшая неожиданные откровения из разных Цветников, Пчел и т. П. Старья». Но даже в эту раннюю пору юного В. Совершенно не удовлетворяли главные особенности «Буслаевской струи», «постановка мифологических гипотез» и «романтизм народности».

В студенческих же кружках В. Увлекается чтением таких позитивистов и материалистов, как Фейербах, Герцен и особенно Бокль (автор «Истории цивилизации в Англии»), за к-рого он «и впоследствии долго ломал копья». Под влиянием книги Дёнлоп-Либрехта («Geschichte der Prosadichtungen»), затем диссертации А. Пыпина «Очерк литературной истории старинных повестей и сказок русских» (1855), составившей эпоху в историографии русской литературы, а гл. Обр. В результате своих собственных культурно-исторических штудий в Германии и Италии (см. Его монографию «Вилла Альберти», 1870) - В. Сравнительно скоро убеждается в крайней односторонности модной тогда мифологической школы, представители которой, по меткому его выражению, «долго витали в романтическом тумане арийских мифов и верований».

Как шестидесятник и убежденный поклонник точного знания и естественно-научных методов исследования В. «с удовольствием спускается к земле» и примыкает к наиболее тогда позитивной школе Бенфея, к-рая в отличие от Гриммовской школы выдвигала теорию литературных заимствований и международного литературного взаимодействия на основе не доисторического племенного родства, как это делали мифологи, а историко-культурного общения всех народов Запада и Востока. Именно эта теория надолго определила собой исторический характер и научную методику его капитальных исследований, особенно по средневековой литературе и фольклору. Общим же направлением методологического пути как историка и теоретика литературы В. Обязан главным образом непосредственному воздействию Тэна и Бокля.

Но весьма характерно, что испытавши на себе сильное влияние Ипполита Тэна, особенно его учения о среде и детерминизме в искусстве, В. Стремился исправить и дополнить его психологический историзм материалистическим историзмом Бокля при помощи методики исследования вышеуказанной бенфеевской школы.Разработанный таким образом сравнительно-исторический метод впервые нашел свое теоретическое оформление во вступительной университетской лекции 1870 - «О методе и задачах истории литературы как науки», а первоначальное применение в работе молодого профессора - «Новые отношения муромской легенды о Петре и Февронии и сага о Рагнаре Лодброке» (1870). Последний оригинальный этюд открывает собой длинную серию такого рода сравнительно-исторических работ, которые печатаются в «Журнале МНП в течение 70-х и 80-х годов.

В них мастерски прослеживаются своеобразные судьбы разного рода элементов мировой поэзии. Бродячих сюжетов, мотивов, поэтических схем-формул, образов-символов и т. Д. Но убежденным представителем бенфеевской школы В. Выступил в своей докторской диссертации 1872 - «Из истории литературного общения Востока и Запада. Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине». В этой книге автор решает один из крупнейших вопросов литературного общения Востока и Запада. Изучая историко-культурные пути проникновения восточных преданий о Викрамадитье, Джемшиде и Асмодее через талмудические и мусульманские легенды о Соломоне и византийско-славянские апокрифы и повести о Соломоне и Китоврасе в западные сказания о Морольфе и Мерлине, В.

Доказывает, что главными узловыми пунктами передачи литературного влияния с Востока на Запад оказались Византия и юго-восточные славянские страны, а главными литературными посредниками - средневековые переводчики, преимущественно повидимому евреи. Несмотря на то, что вопрос, к-рый в данном случае решает В., уже подвергался до него частичному рассмотрению (Валентин Шмидт, Бенфей, Юлиус Браун и А. Пыпин), монография его, по признанию акад. Буслаева, представляет собой «самый лучший опыт из всех, какие только на русском яз. Были - в приложении бенфеевской теории литературного заимствования к разработке русских источников рукописных и устных, в их связи с поэтическими преданиями Зап. Европы».Чтобы понять весь научный смысл такого рода капитальных, хотя и чисто фрагментарных трудов В.

В этот период его деятельности, необходимо ясно представить себе те очередные задачи, какие властно выдвигала едва только зарождавшаяся тогда сравнительная наука о литературе. Вот в каких чертах изображал в 1873 это новое движение один из главных его представителей в Европе. «Основания этой науки, - говорит Эстерлей, - только что положены, и то не везде. Еще много нужно собирать, ломать, обтесывать камни, потому что здание готовится обширное и грандиозное. Никто не знает архитектора и лишь немногие видели план, а несмотря на то, все строго работают в одном направлении, хотя бессознательно, как будто по инстинкту. Это работа пчел и муравьев...»Именно этой скромной и непритязательной «работе пчел и муравьев», в связи с определением конкретных путей распространения и развития элементов мировой поэзии, Веселовский и посвятил весь средний период своей деятельности, начиная с указанной монографии «О Соломоне и Китоврасе» и кончая капитальным двухтомным исследованием «Из истории романа и повести» (1886-1888).Будучи непримиримым противником всякого рода романтики и метафизики, В.

Стремился пользоваться такими приемами выяснения литературной закономерности, какие диктуются методом «естественно-научным» и на какие его уполномачивали бы литературные факты и явления массового характера. «Отыскать эту закономерность, - писал он еще в 1873, - можно будет разумеется не путем метафизических построений, а тем торным путем, по к-рому стремятся итти все современные науки. Необходимо начать с начала, с собирания фактов в наибольшем числе, сказов, поверий, обрядов, подбирая сказки по мотивам и сочетаниям их, поверья по содержанию, обряды по годовым праздникам или тем обыденным отношениям (свадьба, похороны и т. Д.), к к-рым они бывают привязаны». «Такое расположение в перспективе, - убеждает он читателя, - лучше выяснит внутреннюю закономерность народно-поэтического организма, чем всевозможные эксперименты теоретиков на этой земле незнаемой...»Сделавшись в начале 70-х гг.

Наиболее последовательным у нас представителем сравнительно-исторического метода и теории заимствований, В. Тем не менее относился к Бенфею довольно независимо и самостоятельно. Поэтому там, где это было возможно, он стремился использовать и мифологическую теорию, так как в отличие от других бенфеистов полагал, что данные направления не исключают друг друга, а скорее дополняют. По учению В., теория заимствований может быть применима лишь в тех случаях, когда речь идет «о сюжетах, то есть о комбинациях мотивов, о сложных сказках с цепью моментов, последовательность к-рых случайна и не могла ни сохраниться в этой случайной цельности (теория самозарождения), ни развиться там и здесь в одинаковой схеме из простейших мотивов (теория мифологическая)».

Такого рода заимствования сложных сюжетных образований представляют собой далеко не случайные явления. Наоборот, все они так или иначе всегда вызываются соответственными культурно-историческими событиями и процессами. Попытки же применить мифологическую «экзегезу» могут иметь место лишь тогда, «когда уже кончены все счеты с историей» и мы имеем дело не с сложной сюжетной схемой, а с отдельным мотивом, составляющим «простейшую повествовательную единицу, образно ответившую на разные запросы первобытного ума или бытового наблюдателя». Но в конце концов В. Разочаровался и в теории заимствований, сыгравшей решающую роль в его исследованиях 70-80-х гг.Под влиянием английских антропологов и этнографов он приходит к построению так наз.

Этнографической теории как теории самозарождения встречных литературных течений. Сходство и повторяемость примитивных сюжетных схем, мотивов и образов-символов объясняются этой теорией «не только как результат исторического (не всегда органического) влияния, но и как следствие единства психических процессов, нашедших в них выражение».Речь идет в данном случае о влиянии аналогичных общественно-бытовых условий, порождающих соответственные качества среды, в связи с единством законов человеческой эволюции и цивилизации. Аналогичные же качества среды естественно могут иногда в разных странах порождать аналогичные литературные течения и формообразования. При этом необходимо иметь в виду, что «учение это, - как его формулировал В., - а) объясняя повторяемость мотивов, не объясняет повторяемости их комбинаций.

Б) не исключает возможности заимствования, потому что нельзя поручиться, чтобы мотив, отвечавший в известном месте условиям быта, не был перенесен в другое как готовая схема» (пример. «Муж на свадьбе жены»).Этнографическая теория поэзии в свою очередь привела В. К тому, что метод сравнительно-исторический, становясь фактически, в процессе исследовательской работы, методом историко-этнографическим, - так его иногда называл сам В., - к концу 80-х гг. Преобразовался у него под влиянием доктрины Спенсера, а также «Поэтики» Вильгельма Шерера - в эволюционно-социологический метод. Это преобразование метода всего легче проследить, если проанализировать те многочисленные неопубликованные курсы, к-рые В. Читал на протяжении долгих лет в СПБ.

Университете и на ВЖК, особенно самый обширный литографированный курс - «Теория поэтических родов в их историческом развитии», читанный им от 1881 до 1886. Непосредственное применение им эволюционно-социологического метода мы находим уже в его монографии о Бокаччо и отчасти в книге о Жуковском. Наиболее же тонко и мастерски Веселовский применял этот метод к изучению истории и социологии поэтических форм в замечательной, хотя далеко не законченной поэтике.Исключительное влечение и любовь В. К западной культуре привели к тому, что по окончании университета он жил целое десятилетие за границей, где интенсивно работал, подготовляясь к ученой профессорской деятельности.Пробыв несколько лет в Мадриде, Берлине и Праге, молодой ученый окончательно осел в Италии (во Флоренции), где очень радушно был принят итальянскими учеными и где так освоился с новыми условиями жизни, «что о России перестал и думать», у него «явилась даже идея и возможность совсем устроиться в Италии».

Под влиянием этих интересов и научных занятий над рукописями в итальянских книгохранилищах, В. На всю жизнь пристрастился к изучению итальянского Возрождения, затеяв одно время даже «обширную историю» его, начиная «чуть ли не с падения империи». Изучению этой именно эпохи и посвящены главные труды его по истории новоевропейской литературы. Сюда относятся. Монография «Вилла Альберти», двухтомная монография о Бокаччо, очерк о Петрарке, статьи о Данте, Бруно и др., переведенные и на итальянский яз. (см. Собр. Сочин. В., изд. Академии наук, тт. II-VI). Из работ В. Об Италии первое место занимает капитальное исследование о Бокаччо, в связи с его средой и сверстниками, исследование, к-рое появилось в печати в 1893, знаменуя собой наступление третьего периода деятельности В.

В двухтомном труде итальянский «поэт любви и славы» изображается как один из наиболее типичных носителей того нового социально-психологического «стилевого комплекса», к-рый вырабатывался в период раннего итальянского гуманизма, под влиянием разложения старых средневековых систем, папства и империи. Бокаччо - сын простого купца, выдвинувшийся из «толпы» исключительно благодаря преимуществам своего духовного развития, - ярко вырисовывается в монографии Веселовского как представитель новой социальной группы (см. Бокаччо). При всех крупных достоинствах этого труда, мы и здесь можем наблюдать необыкновенное пристрастие автора к эмпиризму. Нагромождение всякого рода литературных, биографических и библиографических фактов, целое море бесконечных цитаций, имевших целью дать впечатление подлинников, постоянное стремление соблюдать полную «объективность» - все это сильно препятствовало всякого рода широким обобщениям, хотя бы в пределах того эволюционно-социологического анализа явлений стиля, которым здесь пользуется автор.

На протяжении всей этой монументальной монографии красной нитью проходит идея, к-рую автор формулирует следующим образом. «Гуманизм в период своей сознательности - это романтизм самой чистой расы, перед к-рой открылась обетованная земля и забытые народные основы».Чрезвычайно характерно, что единственная крупная работа, к-рую В. Оставил нам по новой русской литературе, была также посвящена представителю раннего романтизма в русской поэзии - В. А. Жуковскому, своеобразному преломлению «русского гуманизма», столь чуждому, казалось бы, самому «духу» эпохи итальянского Возрождения. До В. Образ нашего поэта «чувства и сердечного воображения», под влиянием таких биографов его, как Зейдлиц, Плетнев и особенно Загарин, непомерно идеализировался и по установившейся традиции изображался с чисто иконописной стереотипностью как недосягаемый идеальный образ поэта «не от мира сего».

И если окончательно освободиться от влияния этой традиции повидимому не удалось и В., то зато он первый почувствовал необходимость разрушить эту «патриотическую» традицию и подойти к Жуковскому как к определенному общественно-психологическому типу, - в полном соответствии с фактами исторической действительности.Для такой «реальной характеристики» личности и творчества поэта В. Использовал колоссальное количество накопившихся после книги Загарина литературных материалов и «человеческих документов». Любопытно, что исследователю-эмпиристу особенно важны и дороги были при этом именно мелкие черты, «трепещущие жизнью». Все это дало ему возможность ввести «личный момент» лирики Жуковского в «надлежащие границы, в большем соответствии не только с качеством чувства, но и с нравственными и житейскими идеалами поэта».

Для нашего времени наиболее актуальное значение сохранили те главы, в к-рых В. Дает первый опыт строго научного исследования поэтики и стиля Жуковского как представителя самого раннего русского романтизма или «русского сентиментализма карамзинской школы». Таковы главы. I - Эпоха чувствительности, XIV - Поэтика романтиков и поэтика Жуковского и XV - Народность и народная старина в поэзии Жуковского. И в этой монографии В. Ярко сказались указанные уже недостатки исследований В., понижающие их актуальность и даже научную ценность для современного литературоведения. Чрезмерное стремление к чисто внешнему объективизму фактически приводит автора к релятивизму и отказу от более или менее законченного эволюционно-социологического синтеза.

Конечная же цель всех изысканий Веселовского была всегда одна и та же, как тогда, когда он занимался сравнительно-историческим анализом разнообразнейших текстов мировой поэзии, так и тогда, когда изучал творчество поэта, рассматриваемого как общественно-психологический тип определенной группы, среды, или наконец тогда, когда строил обобщения чисто теоретического характера. Открыть точным «естественно-научным» методом, посредством «микроскопа и лупы в руках», на точно установленных массовых литературных фактах основные социально-исторические законы поэтической продукции и всю закономерность международного литературного процесса, - вот чего так упорно добивался всю свою жизнь великий литературовед.

И все дело было в том, что «тайных пружин» историко-литературного процесса Веселовский доискивался не столько в творчестве гениальных поэтов, этих редких «избранников неба», сколько в их литературой и социально-культурной среде. А т. К. Всякий поэт по существу - групповой, то его изучение должно начинаться не сверху, а снизу, на тех массовых литературных и культурно-социальных явлениях, к-рые непосредственно определяют данную группу и среду. Таковы были те основные предпосылки, которые объясняют главные особенности научной деятельности В.Исключительно «гелертерская» форма всех изысканий 281 работы В., необычайное многообразие нагроможденных бесчисленных фактов различных литератур и культур, фрагментарный и чисто аналитический характер наиболее капитальных и ценных его трудов - все это делает научное наследие В.

Мало доступным для широкой публики. Эти же особенности его гениальных исследований легко объясняют и тот факт, что образовавшаяся в свое время вокруг имени В. Сравнительно-историческая школа (К. Тиандер, Е. Аничков, Д. Петров, Ф. Батюшков, В. Шишмарев, - наконец, уже в дальнейшем, Ф. Де Ла-Барт) фактически не только не сумела успешно продолжать «дело» его жизни, но и не успела даже полностью раскрыть всю его глубокую историко-литературную и теоретическую концепцию. Этим же в значительной мере объясняется слабое влияние ее на представителей различных направлений современного литературоведения.Необыкновенная судьба научного наследия В. Весьма поучительна. Она наглядно показывает, что одних принципов «историзма», «эмпиризма» и внешнего «объективизма» методологически далеко недостаточно для решения тех сложных социально-исторических проблем литературоведения, к-рые впервые были выдвинуты основоположником «Исторической поэтики».

Большая часть его виртуозных аналитических изысканий могла иметь чрезвычайно крупное, а иногда и решающее значение лишь в ту эпоху, когда закладывались самые основы сравнительной истории литературы. По общему методологическому замыслу все они представляют интерес и для нашего времени. Но не этим работам В. Принадлежит будущее. Фактически они уже давно успели потерять свое актуальное значение, оставшись почти неиспользованными для непосредственного строительства науки о литературе. Современные литературоведы-социологи подходят к этим литературным фактам по-новому.В. Являлся едва ли не основоположником эволюционно-социологического метода в применении к изучению формальных явлений поэтического стиля и к основным проблемам теоретического характера, которые составляют содержание его «Исторической поэтики».

Построенное на позитивно социологической основе это грандиозное, хотя и далеко незаконченное теоретическое сооружение должно было представлять собой самое высшее обобщение и синтез всей его долгой и необыкновенно плодотворной научной деятельности. Необходимо однако признать, что научный замысел Веселовского таил в себе целый ряд неизбежных внутренних противоречий. Наряду с другими причинами, эти последние сильно препятствовали не только построению той «законополагающей» науки о поэзии «номотетического характера», каковую он сооружал, но и логическому завершению ее незаконченного замысла. Это была разумеется не вина, а беда нашего исследователя эволюциониста, к-рый тщетно доискивался законов органического процесса литературного развития.

Между тем, - как это все более выясняется, - та поэтика, основы которой заложены в его теоретических построениях, в действительности может быть построена не как «историческая» или «эволютивная», а исключительно, как социологическая поэтика - на основе принципов марксизма.Библиография. I. Собр. Сочин. А. Н. Веселовского, 26 тт. Пока появились тт. I, II (вып. I), III, IV, V, VI и VIII (вып. I), СПБ., 1913. Симони П. Н., Библиогр. Список учено-литерат. Трудов Веселовского, СПБ., изд. Акад. Наук, 1921.II. Пыпин А. Н., История русской этнографии, т. II, СПБ., 1890 (там же краткая автобиография). Браун Ф. А., А. Н. Веселовский (1838-1906), некролог, Журн. МНП, № 4, 1907. Жданов И. Н., Собр. Сочин., т. II, СПБ., 1907. Петров Д. Н., А. Н. Веселовский и его «Историческая поэтика», Журн.

МНП, № 4, 1907. Трубицын H. H., А. Н. Веселовский, Изв. 2-го отд. Акад. Наук, т. XII, кн. 3, СПБ., 1907. Ягич И. В., акад., История славянской филологии, вып. I, СПБ., 1910. Аничков Е., «Историческая поэтика» А. Н. Веселовского, «Вопросы теории и психологии творчества», т. I, изд. 2, Харьков, 1911. Тиандер К. И Карташов В., Опыт популяризации «Исторической поэтики» А. Н. Веселовского, «Вопросы теории и психологии творчества», т. II, вып. I, Харьков, 1911. Памяти А. Н. Веселовского, сб. Ст. И дневников, СПБ., 1921. Аничков Е., В., «Slavia», Rocnik, I, Sesit 2, a 3, 1922. Там же Sesit 4, 1923. Энгельгардт Б. М., А. Н. Веселовский, П., 1924. Казанский В., Идея «Исторической поэтики», «Поэтика», сб. Ст., т. I, Л., 1926. Якобсон Л. Г., Александр Веселовский и Вильгельм Гаузенштейн, «Печать и революция», кн.

6, 1926. Его же, Формальный метод и «Историческая поэтика», «Родной яз. В школе», научно-педагог. Сборн., кн. I, М., 1927. Его же, А. Веселовский и социологическая поэтика, «Литература и марксизм», кн. I, 1928. Сакулин П. Н., Веселовский, «БСЭ», т. X, М., 1928.