Евгений Носов - Красное Вино Победы

Весна 45-го застала нас в Серпухове. После всего, что было на фронте, госпитальная белизнаи тишина показались нам чем-то неправдоподобным. Пал Будапешт, была взята Вена. Палатное радионе выключалось даже ночью.«На войне как в шахматах, — сказал лежавший в дальнем углу Саша Селиванов,смуглый волгарь с татарской раскосиной. — Е-два — е-четыре, бац!И нету пешки!»Сашина толсто забинтованная нога торчала над щитком кровати наподобие пушки, за что егопрозвали Самоходкой.«Нешто не навоевался?» — басил мой правый сосед Бородухов. Он был из мезенскихмужиков-лесовиков, уже в летах.Слева от меня лежал солдат Копёшкин. У Копёшкина перебиты обе руки, повреждены шейныепозвонки, имелись и ещё какие-то увечья. Его замуровали в сплошной нагрудный гипс, а головуприбинтовали к лубку, подведенному под затылок.

Копёшкин лежал только навзничь, и обе егоруки, согнутые в локтях, тоже были забинтованы до самых пальцев.В последние дни Копёшкину стало худо. Говорил он все реже, да и то безголосо, однимитолько губами. Что-то ломало его, жгло под гипсовым скафандром, он вовсе усох лицом.Как-то раз на его имя пришло письмо из дома. Листочек развернули и вставили ему в руки.Весь остаток дня листок проторчал в неподвижных руках Копёшкина. Лишь на следующее утропопросил перевернуть его другой стороной и долго рассматривал обратный адрес.Рухнул, капитулировал наконец и сам Берлин. Но война все ещё продолжалась и третьего мая,и пятого, и седьмого… Сколько же ещё?!Ночью восьмого мая я проснулся от звука хрумкавших по коридору сапог. Начальникгоспиталя полковник Туранцев разговаривал со своим замом по хозчасти Звонарчуком:«Выдать всем чистое — постель, белье.

Заколите кабана. Потом, хорошо бык обеду вина…»Шаги и голоса отдалились. Внезапно Саенко вскинул руки. «Все. Конец!» — завопил он.И, не находя больше слов, круто, счастливо выматерился на всю палату».За окном сочно расцвела малиновая ракета, рассыпалась гроздьями. С ней скрестиласьзеленая. Потом слаженно забасили гудки.Едва дождавшись рассвета, все, кто мог, повалили на улицу. Коридор гудел от скрипа и стукакостылей. Госпитальный садик наполнялся гомоном людей.И вдруг грянул неизвестно откуда взявшийся оркестр. «Вставай, страна огромная…»Перед обедом нам сменили белье, побрили, потом зареванная тетя Зина разносила суп из кабана,а Звонарчук внес поднос с несколькими темно-красными стаканами. «С победоювас, товарищи».После обеда, захмелев, все стали мечтать о возвращении на родину, хвалили свои места.Зашевелил пальцами и Копёшкин.

Саенко припрыгал, наклонился над ним. «Ага, ясно. Говорит,у них тоже хорошо. Это где ж такое. А-а, ясно… Пензяк ты».Я пытался представить себе родину Копёшкина. Нарисовал бревенчатую избу с тремя оконцами,косматое дерево, похожее на перевернутый веник. И вложил эту неказистую картинку емув руку. Он еле заметно одобрительно закивал заострившимся носом.До сумерек он держал мою картинку в руках. А самого его, оказывается, уже не было.Он ушел незаметно, никто не заметил когда.Санитары унесли носилки. А вино, к которому он не притронулся, мы выпилив его память.В вечернем небе снова вспыхивали праздничные ракеты..