Тургеневи.с. - Записки Охотника: Бурмистр

Молодой помещик, гвардейский офицер в отставке, Аркадий Павлыч Пеночкин. У него в поместье много дичи, "дом построен по плану французского архитектора, люди одеты по-английски, обеды задает он отличные, принимает гостей ласково… Он человек рассудительный и положительный, воспитанье получил, как водится, отличное, служил, в высшем обществе потерся, а теперь хозяйством занимается с большим успехом". И внешность у него приятная — небольшого роста, но "весьма недурен", "с его румяных губ и щек так и пышет здоровьем". Он "отлично и со вкусом" одевается. "до чтенья небольшой охотник", но в губернии "считается одним из образованнейших дворян и завиднейших женихов". "дамы от него без ума и в особенности хвалят его манеры".

"Дом у него в порядке необыкновенном".Но каким образом удается поддерживать этот необыкновенный порядок?Аркадий Павлыч, по его словам, "строг, но справедлив, о благе поданных своих печется и наказывает их — для их же блага". "С ними надо обращаться как с детьми", полагает он, принимая во внимание их невежество.Но "странное какое-то беспокойство овладевает вами в его доме".Однажды автору "Записок" довелось гостить у Пеночкина.Вечером завитой камердинер в голубой ливрее подобострастно стягивал с гостя сапоги. Утром Аркадий Павлыч, не желая отпустить гостя без завтрака на английский манер, повел его к себе в кабинет. "Вместе с чаем подали нам котлеты, яйца всмятку, масло мед, сыр и пр. Два камердинера, в чистых белых перчатках, быстро и молча предупреждали наши малейшие желания.

Мы сидели на персидском диване. На Аркадии Павлыче были широкие шелковые шаровары, черная бархатная куртка, красивый фес с синей кистью и китайские желтые туфли без задков. Он пил чай, смеялся, рассматривал свои ногти, курил, подкладывал себе подушки под бок и вообще чувствовал себя в отличном расположении духа. Позавтракавши плотно и с видимым удовольствием, Аркадий Павлыч налил себе рюмку красного вина, поднес её к губам и вдруг нахмурился.Отчего вино не нагрето. — спросил он довольно резким голосом у одного из камердинеров.Камердинер смешался, остановился, как вкопанный, и побледнел". Отпустив его без лишних слов, барин затем позвонил и вошедшему толстому человеку "с низким лбом и совершенно заплывшими глазами" спокойно приказал:" — Насчет Федора… распорядиться".Толстый коротко ответил.

"Слушаюсь-с" и вышел.Чувствуется какая-то четко отработанная система "репрессий" и всеобщий панический страх.Потом хозяин, узнав, что гость отправляется на охоту в Рябово, заявил, что поедет в Шипиловку, где давно собирался побывать. "Рябово всего в пяти верстах от моей Шипиловки…"Между прочим, он также упомянул, что бурмистр у него там — "молодец, государственный человек".На следующий день они выехали"При каждом спуске с горы Аркадий Павлыч держал краткую, но сильную речь кучеру, из чего я мог заключить, что мой знакомец порядочный трус". Еще раньше упоминалось. Что он "осторожен, как кошка и ни в какую историю замешан отроду не бывал. Хотя при случае дать себя знать и робкого человека озадачить и срезать любит".

Дворянин, светский человек, умеет притворяться. И какой за этим благопристойным фасадом скрывается отвратительный, трусливый и наглый хам. Надо было все это увидеть в жизни и раскрыть.И невольно возникает болезненно трудный вопрос. Как тут исполнять христианскую заповедь "Возлюби ближнего своего". Неприязнь, а не любовь вызывает к себе Аркадий Павлович Пеночкин.Власть одних людей над другими в той или иной мере… Рабовладелец, затем помещик, затем хозяин, директор, начальник… Сама система способствует нарушению заповедей. Еще шла борьба за очередной шаг вперед — отмену крепостного права. Не каждый помещик способен удержаться от самодурства, и уж тем более, бережно относиться к жизни, достоинству, интересам своих крепостных.

Пока люди несовершенны, безнаказанность развращает.Они приехали в Шипиловку вслед за поваром, который "уже успел распорядиться и предупредить, кого следовало". Бурмистр был в отъезде, в другой деревне. За ним тут же послали. Их встретил староста, (сын бурмистра). Когда ехали по деревне, навстречу попались несколько мужиков, возвращавшихся с гумна. Они пели песни, но испуганно умолкли и сняли шапки, увидев барина.По селу распространилось "тревожное волнение", почти паника.Изба бурмистра стояла в стороне от других… Бурмистрова жена встретила их "низкими поклонами и подошла к барской ручке… В сенях, в темном углу стояла старостиха и тоже поклонилась, но к руке подойти не дерзнула…Вдруг застучала телега и остановилась перед крыльцом.

Вошел бурмистр.Этот, по словам Аркадия Павлыча, государственный человек был роста небольшого, плечист, сед и плотен, с красным носом, маленькими голубыми глазами и бородой в виде веера". Он "должно быть, в Перове подгулял. И лицо-то у него отекло порядком, да и вином от него попахивало.Ах, вы, отцы наши, милостивцы вы наши, — заговорил он нараспев и с такимумилением на лице, что вот-вот, казалось, слезы брызнут. — насилу-то позволили пожаловать!… Ручку, батюшка, ручку, — прибавил он, уж загодя протягивая губы.Аркадий Павлыч удовлетворил его желанье.Ну что брат Софрон, каково у тебя дела идут. — спросил он ласковым голосом.Ах, вы, отцы наши. — воскликнул Софрон. — да как же им худо идти, делам-то!Да ведь вы наши отцы, вы милостивцы, деревеньку нашу просветить изволили приездом-то своим, осчастливили по гроб дней.

Благополучно обстоит все милостью вашейТут Софрон помолчал, поглядел на барина и, как бы снова увлеченный порывом чувства (притом же и хмель брал свое), в другой раз попросил руки и запел пуще прежнего:Ах, вы, отцы наши, милостивцы… и… уж что. Ей-богу, совсем дураком от радости стал… Ей-богу, смотрю да не верю… Ах, вы отцы наши!.."Аркадий Петрович глянул на гостя, усмехнулся и спросил по-французски. "Разве это не трогательно?".На следующий день встали довольно рано. "Явился бурмистр. На нем был синий армяк, подпоясанный красным кушаком. Говорил он гораздо меньше вчерашнего, глядел зорко и пристально в глаза барину, отвечал складно и дельно". Все отправились на гумно. "Мы осмотрели гумно, ригу, овины, сараи, ветряную мельницу, скотный двор, зеленя, конопляники.

Все было действительно в отличном порядке"… Вернувшись в деревню, пошли смотреть веялку, недавно выписанную из Москвы. Выходя из сарая, они вдруг увидели нечто неожиданное.Возле грязной лужи стояли на коленях два мужика., молодой и старый, в заплатанных рубахах, босые, подпоясанные веревками. Они очень волновались, часто дышали, наконец старик произнес. "Заступись, государь!" и поклонился до земли.Оказалось, они жалуются на бурмистра." — Батюшка, разорил вконец. Двух сыновей, батюшка, без очереди в рекруты отдал, а теперя и третьего отнимает. Вчера, батюшка, последнюю коровушку со двора свел и хозяйку мою избил — вон его милость (он указал на старосту).- Гм. — произнес Аркадий Павлыч.- Не дай вконец разориться, кормилец.Господин Пеночкин нахмурился.Что же это, однако, значит.

— спросил он бурмистра вполголоса и с недовольным видом.Пьяный человек-с, — отвечал бурмистр,… — неработящий. Из недоимки не выходит вот уже пятый год-с…Софрон Яковлич за меня недоимку взнес, батюшка, — продолжал старик. — вот пятый годочек пошел, как взнес — в кабалу меня и забрал, батюшка, да вот и…- А отчего недоимка за тобой завелась. — грозно спросил господин Пеночкин. (Старик разинул было рот) — знаю я вас, — с запальчивостью продолжал Аркадий Павлыч. — ваше дело пить да на печи лежать, а хороший мужик за вас отвечай.И грубиян тоже, — ввернул бурмистр в господскую речь.Ну, уж это само собой разумеется…Батюшка Аркадий Павлыч, — с отчаяньем заговорил старик. — помилуй, заступись, — какой я грубиян. Разоряет вконец, батюшка… последнего вот сыночка… и того… (на желтых и сморщенных глазах старика сверкнула слезинка).Помилуй, государь, заступись…Да и не нас одних, — начал было молодой мужик…Аркадий Павлыч вдруг вспыхнул:- А тебя кто спрашивает, а.

Тебя не спрашивают, так ты молчи… Это что такое. Молчать, говорят тебе. Молчать. Ах, боже мой. Да это просто бунт. Нет, брат, у меня бунтовать не советую… у меня… (Аркадий Павлыч шагнул вперед, да, вероятно, вспомнил о моем присутствии, отвернулся и положил руки в карманы)…" Он тут же тихим голосом по-французски извинился перед гостем и, сказав просителям. " — я прикажу… хорошо, ступайте", повернулся к ним спиной и ушел. "Просители постояли еще немного на месте, посмотрели друг на друга и поплелись, не оглядываясь, восвояси"Потом, уже будучи в Рябове и собираясь на охоту, автор "Записок" услышал от знакомого мужика, что Софрон "собака, а не человек", что Шипиловка лишь числится за помещиком, а владеет ею бурмистр, "как своим добром"." — Крестьяне ему кругом должны.

Работают на него, словно батраки"…Выяснилось также, что бурмистр "не одной землей промышляет. И лошадьми промышляет, и скотом, и дегтем, и маслом, и пенькой, и чем-чем. Умен, больно умен, и богат же, бестия. Да вот чем плох — дерется. Зверь — не человек, сказано. Собака, пес, как есть пес.- Да что ж они на него не жалуются?- Экста. Барину-то что за нужда. Недоимок не бывает. Так ему что. Да, поди ты, прибавил он после небольшого молчания. — пожалуйся. Нет, он тебя…"Оказалось, крестьянин, который теперь жаловался барину, в свое время поспорил на сходке с бурмистром. Тот его начал "клевать", отдал его сыновей без очереди в солдаты… "Теперь доедет. Ведь он такой пес, собака".Среди крестьян шло расслоение, появились в деревнях свои богачи, новые "господа".

Софрон груб, необразован. Любя "показуху", прилепил к скотному двору "нечто вроде греческого фронтона и под фронтоном белилами надписал. "Построен вселе Шипиловке в тысяча восем Сод сараковом году. Сей скотный дфор". А уж дети, внуки богача после отмены крепостного права пойдут, вероятно, учиться, начнут размышлять, захотят поглядеть на мир.Впереди у многих поколений жестокая борьба за блага.Лишь после долгих страданий, проб и ошибок, поисков, находок обретут дикие люди способность к иным отношениям. Безнаказанность тогда не опасна.И какой-нибудь дальний, (очень дальний!) потомок бурмистра окажется вполне достойным всеобщей любви, даже восхищения. Как и все остальные.А пока, пока… Заповеди о любви лишь идеал, ориентир.

Может быть, в какой-то мере. Но без идеала, ориентира жить нельзя. И нельзя жить без литературы, пробуждающей "чувства добрые", понимание окружающей реальности, ближайших и отдаленных перспектив.Может быть, единственная возможность пожалеть того же бурмистра — постараться понять обстановку, условия, сделавшие его таким.Он бы сам ужаснулся, если бы смог взглянуть на себя из другой реальности, с высоты иных, более человеческих понятий.© Вольская Инна Сергеевна, 1999 г..