Белинский

(Виссарион Григорьевич) — русский критик, внук священника в селе Белыни (Нижнеломовского уезда Пензенской губернии) и сын лекаря, служившего в балтийском флоте. Родился 30 мая 1810 г. В Свеаборге, где в то время жил его отец, переселившийся впоследствии (1816) на службу в родной край и получивший место уездного врача в городе Чембаре. Выучившись чтению и письму у учительницы, Б. Был отдан в только что открывшееся в Чембаре уездное училище, откуда в 1825 г. Перешел в губернскую гимназию, где пробыл 3½ года, но не окончил курса (в то время четырехлетнего), потому что гимназия не удовлетворяла его, и задумал поступить в московский университет. Исполнение этого замысла было очень не легко, потому что отец Б., по ограниченности средств, не мог содержать сына в Москве.

Но юноша решился бедствовать, лишь бы только быть студентом. В августе 1829 г. Он был зачислен в студенты по словесному факультету, а в конце того же года принят на казенный счет.Московский университет того времени еще принадлежал по своему характеру и направлению к эпохе дореформенной. Но в нем уже появились молодые профессора, знакомившие студентов с настоящей наукой и бывшие предвестниками блестящего периода университетской жизни 40-х годов. Лекции Н. И. Надеждина и М. Г. Павлова вводили слушателей в круг идей германской философии (Шеллинга и Окена), вызвавших среди молодежи сильное умственное возбуждение. Увлечение интересами мысли и идеальными стремлениями соединило наиболее даровитых студентов в тесные дружеские кружки, из которых впоследствии вышли очень влиятельные деятели русской литературы и общественной жизни.

В этих кружках Б. — и в годы своего студенчества, и позже — нашел горячо любимых друзей, которые ему сочувствовали и вполне разделяли его стремления (Герцен, Огарев, Станкевич, Кетчер, Е. Корш, впоследствии В. Боткин и др.). Поддаваясь влиянию носившейся тогда в воздухе философии и еще более — влиянию литературного романтизма, молодой студент Б. Решился выступить на литературное поприще с трагедией в стиле шиллеровских "Разбойников", заключавшей в себе, между прочим, сильные тирады против крепостного права. Представленная в цензуру (состоявшую в то время из университетских профессоров), эта трагедия не только не была разрешена к печати, но и послужила для Б. Источником целого ряда неприятностей, которые привели, в конце концов, к исключению его из университета "по неспособности" (1832).

Б. Остался безо всяких средств и кое-как перебивался уроками и переводами (между прочим, перевел роман Поля де-Кока "Магдалина", Москва, 1833). Ближе познакомившись с профессором Надеждиным, основавшим в 1831 г. Новый журнал "Телоскоп", он стал переводить небольшие статейки для этого журнала и, наконец, в сентябре 1834 г. Выступил с первой своей серьезной критической статьей, с которой, собственно, и начинается его настоящая литературная деятельность.Эта критическая статья Б., помещенная в нескольких №№ издававшейся при "Телескопе" "Молвы", под названием. "Литературные мечтания. Элегия в прозе", представляет горячо и блестяще написанный обзор исторического развития русской литературы. Установив понятие литературы в идеальном смысле и сличая с ним положение нашей литературы от Кантемира до новейшего времени, Б.

Высказывает убеждение, что "у нас нет литературы" в том широком, возвышенном смысле, как он ее понимает, а есть лишь небольшое число писателей. Он с уверенностью высказывает этот отрицательный вывод, но именно в нем-то и находит залог богатого будущего развития. Этот вывод важен и дорог, как первое сознание истинного значения литературы. С него и должны были начаться ее деятельное развитие и успехи. "У нас нет литературы, — говорит Б. — я повторяю это с восторгом, с наслаждением, ибо в сей истине вижу залог наших будущих успехов. Присмотритесь хорошенько к ходу нашего общества, — и вы согласитесь, что я прав. Посмотрите, как новое поколение, разочаровавшись в гениальности и бессмертии наших литературных произведений, вместо того, чтобы выдавать в свет недозрелые творения, с жадностью предается изучению наук и черпает живую воду просвещения в самом источнике.

Век ребячества проходит, видимо, — и дай Бог, чтобы он прошел скорее. Но еще более дай Бог, чтобы поскорее все разуверились в нашем литературном богатстве. Благородная нищета лучше мечтательного богатства. Придет время, — просвещение разольется в России широким потоком, умственная физиономия народа выяснится,— и тогда наши художники и писатели будут на все свои произведения налагать печать русского духа. Но теперь нам нужно ученье. Ученье. Ученье!..."В этой первой своей статье, которая произвела на читателей очень сильное впечатление, Б. Явился, с одной стороны, прямым продолжателем Надеждина, а с другой — выразителем тех мнений о литературе и ее задачах, какие высказывались в то время в кружке Станкевича, имевшем решительное влияние на развитие убеждений нашего критика.

Надеждин, восставая против современного ему романтизма с его дикими страстями и заоблачными мечтаниями, требовал от литературы более простого и непосредственного отношения к жизни. Кружок Станкевича, все более и более увлекавшийся направлением философским, ставил на первый план воспитание в себе "абсолютного человека", т. Е. Личное саморазвитие, безотносительно к окружающей нас действительности и общественной среде. Оба эти требования и были положены Б. В основу его критических рассуждений. Их горячий тон, страстное отношение критика к своему предмету остались навсегда отличительной особенностью всего, что выходило из-под его пера, потому что вполне соответствовало его личному характеру, главной чертой которого всегда было, по словам Тургенева, "стремительное домогательство истины".

В этом "домогательстве" Б., одаренный крайне восприимчивой и впечатлительной натурой, провел всю жизнь, всей душой отдаваясь тому, что в данную минуту считал правдой, упорно и мужественно отстаивая свои воззрения, но не переставая, в то же время, искать новых путей для разрешения своих сомнений. Эти новые пути и указывались ему русской жизнью и русской литературой, которая именно со второй половины 30-х годов (с появлением Гоголя) начала становиться выражением действительной жизни.Второе литературное обозрение Белинского, появившееся в "Телескопе" через 1½ года после первого (1836), проникнуто тем же отрицательным духом. Существенная мысль его достаточно выражается самым заглавием. "Нечто о ничем, или отчет г.

Издателя "Телескопа" за последнее полугодие (1835) русской литературы". Но появление повестей Гоголя и стихотворений Кольцова уже заставляет критика надеяться на лучшее будущее. В этих произведениях он уже видит начало новой эпохи в русской литературе. Эта мысль еще яснее выступает в большой статье. "О русской повести и повестях Гоголя", за которой следовали статьи о стихотворениях Баратынского, Бенедиктова и Кольцова.В 1835 г. Надеждин, уезжая на время за границу, поручил издание "Телескопа" Белинскому, который старался, сколько было возможно, оживить журнал и привлечь к сотрудничеству свежие литературные силы из круга близких к нему людей. По возвращении Надеждина, Б. Также продолжал принимать очень деятельное участие в журнале до его запрещения (1836), которое оставило Б.

Без всяких средств к жизни. Все попытки найти работу были безуспешны. Иной труд, кроме литературного, был для Белинского почти немыслим. Изданная им в середине 1837 года "Русская грамматика" не имела никакого успеха. Наконец, он заболел и должен был ехать на воды на Кавказ, где провел три месяца. В этом безвыходном положении он мог существовать только помощью друзей и долгами, которые были для него источником больших тревог. Это тяжелое материальное положение Белинского несколько улучшилось только в начале 1838 г., когда он сделался негласным редактором "Московского Наблюдателя", перешедшего от прежних издателей в другие руки. В этом журнале Б. Явился таким же неутомимым работником, каким был прежде в "Телескопе".

Здесь помещен целый ряд его крупных критических статей (между прочим, подробный трактат о "Гамлете"), 5-актная драма "Пятидесятилетний дядюшка или странная болезнь", после которой Б. Окончательно убедился, что его призвание — только в критике.В эту пору своей деятельности Б. Находился под особенно сильным влиянием кружка Станкевича, — кружка, направившего теперь все свои умственные силы на изучение философской системы Гегеля, которая разбиралась до мельчайших подробностей и комментировалась в бесконечных спорах. Главным оратором кружка являлся М. А. Бакунин, поражавший своей начитанностью и диалектикой. Идя вслед за ним, Б. Всецело усвоил одно из основных положений Гегелевского миросозерцания, именно, — что "все действительное разумно", — и явился страстным защитником этого положения в самых крайних логических его последствиях и особенно в применении к действительности русской.

Б. И его друзья, можно сказать, жили в ту пору только одной философией, на все смотрели и все решали с философской точки зрения. То было время нашего первого знакомства с Гегелем, и восторг, возбужденный новизной и глубиной его идей, на некоторое время взял верх над всеми остальными стремлениями передовых представителей молодого поколения, сознавших на себе обязанность быть провозвестниками неведомой у нас истины, которая казалась им, в пылу первого увлечения, все объясняющей, все примиряющей и дающей человеку силы для сознательной деятельности. Органом этой философии и явился " Московский Наблюдатель" в руках Б. И его друзей. Его характерными особенностями были. Проповедь полного признания "действительности" и примирения с нею, как с фактом законным и разумным.

Теория чистого искусства, имеющего целью не воспроизведение жизни, а лишь художественное воплощение "вечных" идей. Преклонение перед немцами, в особенности перед Гёте, за такое именно понимание искусства, и ненависть или презрение к французам за то, что они вместо культа вечной красоты вносят в поэзию временную и преходящую злобу дня. Все эти идеи и развивались Б. В статьях "Московского Наблюдателя" с обычной страстностью, с которой он всегда выступал на защиту того, во что верил. Прежняя проповедь личного самосовершенствования, вне всякого отношения к вопросам внешней жизни, сменилась теперь поклонением общественному status quo. Б. Утверждал, что действительность значительнее всех мечтаний, но смотрел на нее глазами идеалиста, не столько старался ее изучать, сколько переносил в нее свой идеал и верил, что этот идеал имеет себе соответствие в нашей действительности или что, по крайней мере, важнейшие элементы действительности сходны с теми идеалами, какие найдены для них в системе Гегеля.

Такая уверенность, очевидно, была лишь временным и переходным увлечением системой и скоро должна была поколебаться. Этому содействовали, главным образом, два обстоятельства. Во-первых, жаркие споры Б. И его друзей с кружком Герцена и Огарева, уже давно покинувших теоретическое философствование ради изучения вопросов общественных и политических, и оттого постоянно указывавших на резкие и непримиримые противоречия действительности с идеалами, и, во-вторых, более тесное и непосредственное соприкосновение с русской общественной жизнью того времени, вследствие переезда Б. В Петербург.Этот переезд состоялся в конце 1839 года, когда Б., убедившись в материальной невозможности продолжать издание "Наблюдателя" и бороться с увеличивающейся нуждой, вошел, через И.

И. Панаева, в переговоры с А. А. Краевским, и принял его предложение взять на себя критический отдел в "Отечественных Записках". С болью в сердце оставлял он Москву и друзей своих, и в Петербурге долго еще не мог освоиться со своим новым положением. Его первые статьи в "Отечественных Записках" (о "Бородинской годовщине", о Менцеле, о "Горе от ума") еще носят на себе "московский" отпечаток, даже усиленный, как будто критик хотел во что бы то ни стало довести свои выводы о разумной действительности до самого крайнего предела. Но действительность, при более близком знакомстве с нею, ужаснула его, — и старые вопросы, занимавшие его мысль, мало-помалу стали являться перед ним в другом свете. Весь запас нравственных стремлений к высокому, пламенной любви к правде, направлявшийся прежде на идеализм личной жизни и на искусство, обратился теперь на скорбь об этой действительности, на борьбу с ее злом, на защиту беспощадно попираемого ею достоинства человеческой личности.

С этого времени критика Б. Приобретает значение общественное. Она все больше и больше проникается живыми интересами русской жизни и вследствие этого становится все более и более положительной. С каждым годом в статьях Б. Мы находим все меньше и меньше рассуждений о предметах отвлеченных. Все решительнее становится преобладание элементов данных жизнью, все яснее признание жизненности — главною задачей литературы. Вместе с тем, в служении обществу на поприще литературном и в воспитании общества путем литературным Б. Видит теперь задачу всей своей деятельности. "Мы живем в страшное время, — писал он еще в 1839 году, — судьба налагает на нас схиму, мы должны страдать, чтобы нашим внукам легче было жить. Нет ружья,— бери лопату, да счищай с "расейской" публики (грязь).

Умру на журнале, и в гроб велю положить под голову книжку "Отечественных Записок". Я — литератор. Говорю это с болезненным и вместе радостным и горьким убеждением. Литературе расейской — моя жизнь и моя кровь. Я привязался к литературе, отдал ей всего себя, т. Е. Сделал ее главным интересом своей жизни..."И в самом деле, "Отечественные Записки" поглощали теперь всю деятельность Б., работавшего с чрезвычайным увлечением и вскоре успевшего завоевать своему журналу, по влиянию на тогдашних читателей, первое место в литературе. В целом ряде больших статей Б. Является теперь уже не отвлеченным эстетиком, а критиком-публицистом, беспощадно разоблачающим всякую фальшь в литературе, бичующим общество за отсутствие умственных интересов, за рутинные воззрения, узкий мещанский эгоизм, самодовольное филистерство, патриархальную распущенность провинциальных нравов, отсутствие гуманности и азиатское зверство в отношении к низшим, рабство женщин и детей под гнетом семейного деспотизма и проч.

От литературы он требует возможно более полного изображения действительной жизни. "Свобода творчества (говорит он в одной из своих статей) легко согласуется со служением современности. Для этого не нужно принуждать себя писать на темы, насиловать фантазию. Для этого нужно только быть гражданином, сыном своего общества и своей эпохи, усвоить себе его интересы, слить свои стремления с его стремлениями. Для этого нужна симпатия, любовь, здоровое практическое чувство истины, которое не отделяет убеждения от дела, сочинения от жизни".Кроме ежегодных обозрений текущей литературы, в которых взгляды Б. Высказывались с особенной полнотой и последовательностью, кроме статей о театре и массы библиографических и политических заметок, Б.

Поместил в "Отечественных Записках" 1840—46 гг. Замечательные статьи о Державине, Лермонтове, Майкове, Полежаеве, Марлинском, о русской народной поэзии и ряд больших статей о Пушкине (1844 г.), составивших целый том и представляющих, в сущности, полную историю нашей литературы от Ломоносова до смерти Пушкина. Между тем здоровье Б., изнуряемое спешной журнальной работой, становилось все хуже и хуже. У него уже развивалась чахотка. Осенью 1845 г. Он выдержал сильную болезнь, грозившую опасностью его жизни. Срочная работа становилась ему невыносима. Отношения с редакцией "Отечественных Записок" стали расстраиваться, и в начале 1846 года Б. Совсем оставил журнал. Лето и осень этого года он провел вместе с артистом Щепкиным на юге России, а по возвращении в Петербург сделался постоянным сотрудником нового журнала "Современник", издание которого взяли на себя Н.

А. Некрасов и И. И. Панаев, собравшие вокруг себя лучшие литературные силы того времени. Но дни Б. Были уже сочтены. Не считая мелких библиографических заметок, ему удалось напечатать в "Современнике" только одну большую статью. "Обозрение литературы 1847 года". Усилившаяся болезнь заставила его предпринять поездку за границу (с мая по ноябрь 1847 г.), но эта поездка не принесла ожидаемого облегчения. Б. Медленно угасал и 28 мая 1848 г. Скончался.Значение Б. И его влияние в нашей литературе было громадно и чувствуется до сих пор. Он не только впервые установил правильные понятия об искусстве и литературе и указал тот путь, по которому должна идти литература, чтобы стать общественной силой, но явился учителем и руководителем молодого поколения писателей, — нашей славной плеяды 40-х годов, все представители которой прежде всего и больше всего обязаны идейной стороной своих произведений именно Б.

С восторгом приветствуя всякое вновь появляющееся дарование, Б. Почти всегда безошибочно угадывал будущий путь развития и своей искренней, увлекательной и страстной проповедью неотразимо влиял на направление молодых деятелей литературы. Выработанные им теоретические положения сделались общим достоянием и в большинстве сохраняют свою силу до настоящего времени. А благородное и неустанное искание истины и высокий взгляд на просветительное и освободительное значение литературы останется навсегда дорогим заветом для новых литературных поколений.А. Н. Пыпин, "В. Г. Белинский, его жизнь и переписка" (2 т., СПб., 1876). Его же, "Характеристики литературных мнений" (гл. VII). Н. Г. Чернышевский, "Очерки гоголевского периода русской литературы" ("Современник", 1855, декабрь, и 1856).

"Воспоминания И. С. Тургенева" ("Сочинения", X). Аполлон Григорьев, "Б. И отрицательный взгляд в литературе" ("Сочинения", I). Множество мелких статей биографического и критического содержания указано в книге А. Н. Пыпина и в Словаре Геннади. Собрание сочинений Б. Вышло в 12-ти томах, М., 1859 г. С тех пор было еще три издания.П. М..