Джордж Байрон - Манфред

Ставшая дебютом Байрона-драматурга философская трагедия «Манфред», пожалуй, наиболееглубокое и значимое (наряду с мистерией «Каин», 1821) из произведений поэтав диалогическом жанре, не без оснований считается апофеозом байроновского пессимизма.Болезненно переживаемый писателем разлад с британским обществом, в конечном счетепобудивший его к добровольному изгнанию, неотвратимо углублявшийся кризис в личныхотношениях, в котором он сам порою склонен был усматривать нечто фатальнопредопределенное, — все это наложило неизгладимый отпечаток «мировой скорби»на драматическую поэму (скептически относившийся к достижениям современного емуанглийского театра, Байрон не раз подчеркивал, что писал её для чтения), в которой наиболеезоркие из современников — не исключая и самого великого немца — усмотрелиромантический аналог гетевского «Фауста».Никогда еще непредсказуемый автор «ЧайльдГарольда», «Гяура» и «Еврейских мелодий» не был столь мрачно-величествен, так«космичен» в своем презрении к обывательскому уделу большинства, и в то жевремя так беспощаден к немногим избранным, чья неукротимость духа и вечное искательствообрекали их на пожизненное одиночество.

Никогда еще его образы так не походили своейотчужденной масштабностью на заоблачные выси и недоступные хребты Бернских Альп, на фонекоторых создавался «Манфред» и на фоне которых разворачивается его действие. Точнее,финал необычайно широко набросанного конфликта, ибо в драматической поэме, охватывающей,по существу, последние сутки существования главного героя (хронологически оно «зависает»где-то между XV и XVIII столетиями), важнее, чем где-либо еще у Байрона, рольпредыстории и подтекста. Для автора — а, следовательно, и для его аудитории —монументальная фигура Манфреда, его томление духа и несгибаемое богоборчество, его отчаяннаягордыня и столь же неисцелимая душевная боль явились логическим итогом целой галереи судебромантических бунтарей, вызванных к жизни пылкой фантазией поэта.Поэма открывается, каки гетевский «Фауст», подведением предварительных — и неутешительных —итогов долгой и бурно прожитой жизни, только не перед лицом надвигающейся кончины, а передлицом беспросветно унылого, не освященного высокой целью и бесконечно одинокогосуществования.

«Науки, философию, все тайны / Чудесного и всю земную мудрость — /Я всепознал, и все постиг мой разум. / Что пользы в том?» — размышляет изверившийсяв ценностях интеллекта анахорет-чернокнижник, пугающий слуг и простолюдинов своимнелюдимым образом жизни. Единственное, чего еще жаждет уставший искать и разочаровыватьсягордый феодал и наделенный таинственным знанием запредельного отшельник, — это конца,забвения. Отчаявшись обрести его, он вызывает духов разных стихий. Эфира, гор, морей, земныхглубин, ветров и бурь, тьмы и ночи — и просит подарить ему забвение. «Забвениеневедомо бессмертным», — отвечает один из духов. Они бессильны. Тогда Манфред проситодного из них, бестелесных, принять тот зримый образ, «какой ему пристойнее».

И седьмойдух — дух Судьбы — появляется ему в облике прекрасной женщины. Узнавший дорогиечерты навек потерянной возлюбленной, Манфред падает без чувств.Одиноко скитающегосяпо горным утесам в окрестностях высочайшей горы Юнгфрау, с которой связано множествозловещих поверий, его встречает охотник за сернами — встречает в миг, когда Манфред,приговоренный к вечному прозябанию, тщетно пытается покончить самоубийством, бросившисьсо скалы. Они вступают в беседу. Охотник приводит его в свою хижину. Но гость угрюми неразговорчив, и его собеседник скоро понимает, что недуг Манфреда, его жажда смерти —отнюдь не физического свойства. Тот не отрицает. «Ты думаешь, что наша жизнь зависит /От времени. Скорей — от нас самих, / Жизнь для меня — безмерная пустыня, / Бесплодноеи дикое прибрежье, / Где только волны стонут…»Уходя, он уносит с собою источниктерзающей его неутолимой муки.

Только фее Альп — одной из сонма «властителейнезримых», чей ослепительный образ ему удается вызвать заклятием, стоя над водопадомв альпийской долине, может он доверить свою печальную исповедь…С юности чуждавшийсялюдей, он искал утоления в природе, «в борьбе с волнами шумных горных рек / Ильс бешеным прибоем океана». Влекомый духом открытия, он проник в заветные тайны, «чтознали только в древности». Во всеоружии эзотерических знаний он сумел проникнутьв секреты невидимых миров и обрел власть над духами. Но все эти духовные сокровища —ничто без единственной соратницы, кто разделял его труды и бдения бессонные, — Астарты,подруги, любимой им и им же погубленной. Мечтая хоть на миг снова свидетьсяс возлюбленной, он просит фею Альп о помощи.«Фея.

Над мертвыми бессильная, но если / Ты поклянешься мне в повиновеньи…» Но на это Манфред, никогдани перед кем не склонявший головы, не способен. Фея исчезает. А он — влекомыйдерзновенным замыслом, продолжает свои блуждания по горным высям и заоблачным чертогам, гдеобитают властители незримого.Ненадолго мы теряем Манфреда из виду, но затостановимся свидетелями встречи на вершине горы Юнгфрау трех парок, готовящихся предстатьперед царем всех духов Ариманом. Три древние божества, управляющие жизнью смертных, под перомБайрона разительно напоминают трех ведьм в шекспировском «Макбете». И в том, что онирассказывают друг другу о собственном промысле, слышатся не слишком типичные дляфилософских произведений Байрона ноты язвительной сатиры.

Так, одна из них «…жениладураков, / Восстановляла падшие престолы / И укрепляла близкие к паденью / превращала/ В безумцев мудрых, глупых — в мудрецов, / В оракулов, чтоб люди преклонялись / Предвластью их и чтоб никто из смертных / Не смел решать судьбу своих владык / И толковатьспесиво о свободе…» Вместе с появившейся Немезидой, богиней возмездия, онинаправляются в чертог Аримана, где верховный правитель духов восседает на троне —огненном шаре.Хвалы повелителю незримых прерывает неожиданно появляющийся Манфред. Духипризывают его простереться во прахе перед верховным владыкой, но тщетно. Манфреднепокорен.Диссонанс во всеобщее негодование вносит первая из парок, заявляющая, чтоэтот дерзкий смертный не схож ни с кем из своего презренного племени.

«Его страданья/ Бессмертны, как и наши. Знанья, воля / И власть его, поскольку совместимо / Все этос бренным прахом, таковы, / Что прах ему дивится. Он стремился / Душою прочь от мираи постигнул / То, что лишь мы, бессмертные, постигли. / Что в знании нет счастья, чтонаука — / Обмен одних незнаний на другие». Манфред просит Немезиду вызвать из небытия«в земле непогребенную — Астарту».Призрак появляется, но даже всесильномуАриману не дано заставить видение заговорить. И только в ответ на страстный,полубезумный монолог-призыв Манфреда откликается, произнося его имя. А затем добавляет:«Заутра ты покинешь землю». И растворяется в эфире.В предзакатный часв старинном замке, где обитает нелюдимый граф-чернокнижник, появляется аббат святого Мориса.Встревоженный ползущими по округе слухами о странных и нечестивых занятиях, которымпредается хозяин замка, он считает своим долгом призвать его «очиститься от скверныпокаяньем / И примириться с церковью и небом».

«Слишком поздно», — слышитон лаконичный ответ. Ему, Манфреду, не место в церковном приходе, как и среди любойтолпы. «Я обуздать себя не мог. Кто хочет / Повелевать, тот должен быть рабом. / Кто хочет,чтоб ничтожество признало / Его своим властителем, тот должен / Уметь перед ничтожествомсмиряться, / Повсюду проникать и поспевать / И быть ходячей ложью. Я со стадом / Мешатьсяне хотел, хотя бы мог / Быть вожаком. Лев одинок — я тоже». Оборвав разговор,он спешит уединиться, чтобы еще раз насладиться величественным зрелищем заката солнца —последнего в его жизни.А тем временем слуги, робеющие перед странным господином,вспоминают иные дни. Когда рядом с неустрашимым искателем истин была Астарта —«единственное в мире существо, / Которое любил он, что, конечно, / Родствомне объяснялось…» Их разговор прерывает аббат, требующий, чтобы его срочно провелик Манфреду.Между тем Манфред в одиночестве спокойно ждет рокового мига.

Ворвавшийсяв комнату аббат ощущает присутствие могущественной нечистой силы. Он пытается заклятьдухов, но тщетно. «Дух. Настало время, смертный, / Смирись. Манфред. Я знал и знаю, чтонастало. / Но не тебе, рабу, отдам я душу. / Прочь от меня. Умру, как жил, — один».Гордый дух Манфреда, не склоняющегося перед властью любого авторитета, остается несломленным.И если финал пьесы Байрона сюжетно действительно напоминает финал гетевского «Фауста»,то нельзя не заметить и существенного различия между двумя великими произведениями:за душу Фауста ведут борьбу ангелы и Мефистофель, душу же байроновского богоборцаобороняет от сонма незримых сам Манфред («Бессмертный дух сам суд себе творит / За добрыеи злые помышленья»).«Старик.

Поверь, смерть вовсе не страшна!» — бросаетон на прощание аббату..