Борис Пильняк - Красное Дерево

В первой короткой главе две части разделены отточием, в них даны самые выразительные штрихирусского быта. Описаны юродство и юродивые, но также русские мастеровые и ремесленники. «Нищие,провидоши, побироши, волочебники, лазари, странницы, убогие, пустосвяты, калики, пророки, дуры,дураки, юродивые — это однозначные имена кренделей быта святой Руси, нищие на святой Руси, каликиперехожие, убогие Христа ради, юродивые ради Христа Руси святой — эти крендели украшали быт со днявозникновения Руси, от первых царей Иванов, быт русского тысячелетия. О блаженных макали своиперья все русские историки, этнографы и писатели». «И есть в Петербурге, в иных больших российскихгородах — иные чудаки. Родословная их имперская, а не царская.

С Елизаветы возникло начатое Петромискусство — русской мебели. У этого крепостного искусства нет писаной истории, и имена мастеровуничтожены временем. Это искусство было делом одиночек, подвалов в городах, задних каморок влюдской избе в усадьбах. Это искусство существовало в горькой водке и жестокости…»Итак, на Руси есть чудаки и… чудаки. И тех и других можно увидеть в городе Угличе, называемомавтором русским Брюгге или российской Камакурой. Двести верст от Москвы, а железная дорога впятидесяти верстах. Именно здесь застряли развалины усадеб и красного дерева. Конечно, созданмузей старинного быта, но наиболее красивые вещи хранятся в домах у бывших хозяев. В городе немалонесчастных, вынужденных существовать продажей за бесценок русской старины.

Этим пользуютсянаведывающиеся в глушь дельцы-оценщики из столицы, чувствующие себя благодетелями, спасителяминародного творчества и мировой культуры. По наводке Скудрина Якова Карповича «с паршивойулыбочкой, раболепной и ехидной одновременно», ходят они по домам, навещая то старух, то одинокихматерей, то выживших из ума стариков, убеждая их отдать самое ценное из того, что у них есть. Какправило, это вещи старых мастеров, за которые они если не сейчас, так потом выручат большие деньги.И изразцы, и бисер, и фарфор, и красное дерево, и гобелены — все в ходу. С реестром, созданнымуслужливым Яковом Карповичем, молчаливо входят в дом некие братья Бездетовы. Глядя вокруг себякак бы слепыми глазами, они беззастенчиво начинают все мять и щупать — прицениваться.

Из самойбедности и нищеты эти юроды выуживают для себя сладкие кусочки. Сугубые материалисты, они твердознают, что почем сегодня при новом режиме и сколько они будут иметь.Большой местный мыслитель Яков Карпович Скудрин вообще-то уверен, что очень скоро пролетариатдолжен исчезнуть. «Вся революция ни к чему, ошибка, кхэ, истории. В силу того, да, что еще два-трипоколения, и пролетарьят исчезнет, в первую очередь, в Соединенных Штатах, в Англии, в Германии.Маркс написал свою теорию расцвета мышечного труда. Теперь машинный труд заменит мышцы. Вот какаямоя мысль. Скоро около машин останутся одни инженеры, а пролетарьят исчезнет, пролетарьятпревратится в одних инженеров. Вот, кхэ, какая моя мысль. А инженер не пролетарий, потому что чемчеловек культурней, тем меньше у него фанаберских потребностей, и ему удобно со всеми материальножить одинаково, уровнять материальные блага, чтобы освободить мысль, да, — вон, англичане, богатыеи бедные, одинаково в пиджаках спят и в одинаковых домах живут, а у нас — бывало — сравните купца смужиком — купец, как поп, выряжается и живет в хоромах.

А я могу босиком ходить и от этого хуже нестану. Вы скажете, кхэ, да, эксплуатация останется. — да как останется. — мужика, которого можноэксплуатировать, потому — что он, как зверь, — его к машине не пустишь, он её сломает, а она стоитмиллионы. Машина дороже того стоит, чтобы при ней пятак с человека экономить, — человек долженмашину знать, к машине знающий человек нужен — и вместо прежней сотни всего один. Человека такогобудут холить. Пропадет пролетарьят!»Если прогноз будущего пролетариата, данный устами несимпатичного, но весьма разумно мыслящегогероя, дан как бы с надеждой на торжество мудрости, то прогноз будущего современной женщины малооптимистичен. С развалом семьи, вызванным крушением социальных устоев, очень много будет одинокихматерей и просто одиноких женщин.

Новое государство поддерживает и будет поддерживатьматерей-одиночек.Встретив свою сестру Клавдию, младший сын Скудрина, сбежавший из дома коммунист Аким,выслушивает такой её монолог. «Мне двадцать четыре. Весной я решила, что пора стать женщиной, истала ей». Брат возмущен. «Но у тебя есть любимый человек?» — «Нет, нету. Их было несколько. Мне былолюбопытно… Но я забеременела, и я решила не делать аборта». — «И ты не знаешь, кто муж?» — «Я немогу решить кто. Но мне это неважно. Я — мать. Я справлюсь, и государство мне поможет, а мораль… Я незнаю, что такое мораль, меня разучили это понимать. Или у меня есть своя мораль. Я отвечаю только засебя и собою. Почему отдаваться — не морально. Я делаю, что я хочу, и я ни перед кем не обязываюсь.Муж.

Мне он не нужен в ночных туфлях и чтобы родить. Люди мне помогут, — я верю в людей. Люди любятгордых и тех, кто не отягощает их. И государство поможет…»Аким-коммунист — хотел знать, что идет новый быт — быт был древен. Но мораль Клавдии для него — инеобыкновенна, и нова».Однако есть ли что-нибудь на земле, что остается неизменным. Без сомнения, это небо, облака,небесные пространства. Но… также «искусство красного дерева, искусство вещей». «Мастераспиваются и умирают, а вещи остаются жить, живут, около них любят, умирают, в них хранят тайныпечалей, любовей, дел, радостей. Елизавета, Екатерина — рококо, барокко. Павел — мальтиец. Павелстрог, строгий покой, красное дерево, темно-ампир, классика. Эллада. Люди умирают, но вещи живут, иот вещей старины идут «флюиды» старинности, отошедших эпох.

В 1928 году — в Москве, Ленинграде, погубернским городам — возникли лавки старинностей, где старинность покупалась и продаваласьломбардами, госторгом, госфондом, музеями. В 1928 году было много людей, которые собирали «флюиды».Люди, покупавшие вещи старины после громов революций, у себя в домах, облюбовывая старину, вдыхалиживую жизнь мертвых вещей. И в почете был Павел-мальтиец — прямой и строгий, без бронзы изавитушек»..