Александр Куприн - Ю-ю

Если уж слушать, Ника, то слушай внимательно. Звали её Ю-ю. Просто так. Увидев её впервые маленькимкотенком, молодой человек трех лет вытаращил глаза от удивления, вытянул губы трубочкой ипроизнес. «Ю-ю». Мы сами не помним, когда это вдруг вместо черно-рыже-белого пушистого комка мыувидели большую, стройную, гордую кошку, первую красавицу и предмет зависти любителей. Всем кошкамкошка. Темно-каштановая с огненными пятнами, на груди пышная белая манишка, усы в четверть аршина,шерсть длинная и вся лоснится, задние лапки в широких штанинах, хвост как ламповый ерш. Ника,спусти с колеи Бобика. Неужели ты думаешь, что щенячье ухо это вроде ручки от шарманки. Если бы тактебя кто-нибудь крутил за ухо. А самое замечательное в ней было — это её характер.

И никогда не верьтому, что тебе говорят дурного о животных. Тебе скажут. Осел глуп. Когда человеку хотят намекнуть,что он недалек умом, упрям и ленив, — его деликатно называют ослом. Запомни же, что, наоборот, оселживотное не только умное, но и послушное, и приветливое, и трудолюбивое. Но если его перегрузитьсвыше его сил или вообразить, что он скаковая лошадь, то он просто останавливается и говорит:«Этого я не могу. Делай со мной что хочешь».(О гусях) А какие они славные отцы и матери, если бы ты знала. Птенцов высиживают поочередно — тосамка, то самец. Гусь даже добросовестнее гусыни. Если она в свой досужный час заговорится черезмеру с соседками у водопойного корыта, по женскому обыкновению, — господин гусь выйдет, возьмет еёклювом за затылок и вежливо потащит домой, ко гнезду, к материнским обязанностям.И очень смешно, когда гусиное семейство изволит прогуливаться.

Впереди он, хозяин и защитник. Отважности и гордости клюв задрал к небу. На весь птичник глядит свысока. Но беда неопытной собакеили легкомысленной девочке, вроде тебя, Ника, если вы ему не уступите дороги. Сейчас же зазмеит ладземлею, зашипит, как бутылка содовой воды, разинет жесткий клюв, а назавтра Ника ходит с огромнымсиняком на левой ноге, ниже колена, а собачка все трясет ущемленным ухом. И вся семья гусиная —точь-в-точь как добрая немецкая фамилия на праздничной прогулке.Или, возьмем, лошадь. Что про нее говорят. Лошадь глупа. У нее только красота, способность кбыстрому бегу да память мест. А так — дура дурой, кроме того ещё, что близорука, капризна, мнительнаи непривязчива к человеку. Но этот вздор говорят люди, которые держат лошадь в темных конюшнях,которые не знают радости воспитать её с жеребячьего возраста, которые никогда не чувствовали, каклошадь благодарна тому, кто её моет, чистит, водит коваться, поит и задает корм.

У такого человекана уме только одно. Сесть на лошадь верхом и бояться, как бы она его не лягнула, не куснула, несбросила. В голову ему не придет освежить лошади рот, воспользоваться в пути более мягкойдорожкой, вовремя попоить умеренно, покрыть попонкой или своим пальто на стоянке… За что желошадь будет его уважать, спрашиваю я тебя. А ты лучше спроси у любого природного всадника олошади, и он тебе всегда ответит. Умнее, добрее, благороднее лошади нет никого, — конечно, еслитолько она в хороших, понимающих руках. У арабов лошадь член семьи.Так, в Древней Греции был крошечный городишко с огромнейшими городскими воротами. По этомуповоду какой-то прохожий однажды пошутил. Смотрите бдительно, граждане, за вашим городом, а то он,пожалуй, ускользнет в эти ворота.

Спала Ю-ю в доме, где хотела. Когда дом начинал просыпаться, —первый её деловой визит бывал всегда ко мне и то лишь после того, как её чуткое ухо улавливалоутренний чистый детский голосок, раздававшийся в комнате рядом со мною. Ю-ю открывала мордочкой илапками неплотно затворяемую дверь, входила, вспрыгивала на постель, тыкала мне в руку или в щекурозовый нос и говорила коротко. «Муррм». Она спрыгивала на пол и, не оглядываясь, шла к двери. Она несомневалась в моем повиновении.Я слушался. Одевался наскоро, выходил в темноватый коридор. Блестя желто-зелеными хризолитамиглаз, Ю-ю дожидалась меня у двери, ведущей в комнату, где обычно спал четырехлетний молодой человексо своей матерью. Я приотворял её. Чуть слышное признательное «мрм», S-образное движение ловкоготела, зигзаг пушистого хвоста, и Ю-ю скользнула в детскую.Там — обряд утреннего здорованья.

Ю-ю никогда не попрошайничает. (За услугу благодарит кротко исердечно.) Но час прихода мальчишки из мясной и его шаги она изучила до тонкости. Если она снаружи,то непременно ждет говядину на крыльце, а если дома — бежит навстречу говядине в кухню. Кухоннуюдверь она сама открывает с непостижимой ловкостью. Бывает, что мальчуган долго копается, отрезая ивзвешивая. Тогда от нетерпения Ю-ю зацепляется когтями за закраину стола и начинает раскачиватьсявперед и назад, как циркач на турнике. Но — молча. Мальчуган — веселый, румяный, смешливый ротозей.Он страстно любит всех животных, а в Ю-ю прямо влюблен. Но Ю-к» не позволяет ему даже прикоснуться ксебе. Надменный взгляд — и прыжок в сторону. Она горда. Она никогда не забывает, что в её жилахтечет голубая кровь от двух ветвей.

Великой сибирской и державной бухарской. Мальчишка для нее —всего лишь кто-то, приносящий ей ежедневно мясо. На все, что вне её дома, вне её покровительства иблаговоления, она смотрит с царственной холодностью. Нас она милостиво приемлет. Я любилисполнять её приказания. Вот, например, я работаю над парником, вдумчиво отщипывая у дынь лишниепобеги — здесь нужен большой расчет. Жарко от летнего солнца и от теплой земли. Беззвучно подходитЮ-ю. «Мрум!» Это значит. «Идите, я хочу пить». Разгибаюсь с трудом. Ю-ю уже впереди. Ни разу необернется на меня. Посмею ли я отказаться или замедлить. Она ведет меня из огорода во двор, потом накухню, затем по коридору в мою комнату. Учтиво отворяю я перед нею все двери и почтительнопропускаю вперед.

Придя ко мне, она легко вспрыгивает на умывальник, куда проведена живая вода,ловко находит на мраморных краях три опорных точки для трех лап — четвертая на весу для баланса, —взглядывает на меня через ухо и говорит. «Мрум. Пустите воду».Я даю течь тоненькой серебряной струйке. Изящно вытянувши шею, Ю-ю поспешно лижет воду узкимрозовым язычком. Кошки пьют изредка, но долго и помногу. Бывали у меня с Ю-ю особенные часыспокойного семейного счастья. Это тогда, когда я писал по ночам. Занятие довольно изнурительное,но если в него втянуться, в нем много тихой отрады. Царапаешь, царапаешь пером, вдруг не хватаеткакого-то очень нужного слова. Остановился. Какая тишина. И вздрогнешь от мягкого упругого толчка.Это Ю-ю легко вскочила с пола на стол.

Совсем неизвестно, когда пришла.Царапает, царапает перо. Сами собою приходят ладные, уклюжие слова. В послушном разнообразиистроятся фразы. Но уже тяжелеет голова, ломит спину, начинают дрожать пальцы правой руки. Того игляди, профессиональная судорога вдруг скорчит их, и перо, как заостренный дротик, полетит черезвсю комнату. Не пора ли. И Ю-ю думает, что пора. Она уже давно выдумала развлечение. Следитвнимательно за строками, вырастающими у меня на бумаге, водя глазами за пером, и притворяетсяперед самой собою, что это я выпускаю из него маленьких, черных, уродливых мух. И вдруг хлоп лапкойпо самой последней мухе. Удар меток и быстр. Черная кровь размазана по бумаге. Пойдем спать, Ю-юшка.Пусть мухи тоже поспят до завтрева.

За окном уже можно различить мутные очертания милого моегоясеня. Ю-ю сворачивается у меня в ногах, на одеяле. Заболел Ю-юшкин дружок и мучитель Коля. Ох,жестока была его болезнь. До сих пор страшно вспоминать о ней. Тут только я узнал, как невероятноцепок бывает человек и какие огромные, неподозреваемые силы он может обнаружить в минуты любви игибели.У людей, Ника, существует много прописных истин и ходячих мнений, которые они принимают готовымии никогда не потрудятся их проверить. Так, тебе, например, из тысячи человек девятьсот девяностодевять скажут. «Кошка — животное эгоистическое. Она привязывается к жилью, а не к человеку». Они неповерят, да и не посмеют поверить тому, что я сейчас расскажу про Ю-ю. Ты, я знаю, Ника, поверишь!Кошку к больному не пускали.

Пожалуй, это и было правильным. Толкнет что-нибудь, уронит, разбудит,испугает. И её недолго надо было отучать от детской комнаты. Она скоро поняла свое положение. Нозато улеглась, как собака, на голом полу снаружи, у самой двери, уткнув свой розовый носик в щельпод дверью, и так пролежала все эти черные дни, отлучаясь только для еды и кратковременнойпрогулки. Отогнать её было невозможно. Да и жалко было. Через нее шагали, заходя в детскую и уходя,её толкали ногами, наступали ей на хвост и на лапки, отшвыривали порою в спешке и нетерпении. Онатолько пискнет, даст дорогу и опять мягко, но настойчиво возвращается на прежнее место. О таковомкошачьем поведении мне до этой поры не приходилось ни слышать, ни читать. На что уж докторапривыкли ничему не удивляться, но даже доктор Шевченко сказал однажды со снисходительнойусмешкой:Комичный у вас кот.

Дежурит. Это курьезно… Ах, Ника, для меня это вовсе не было ни комично, никурьезно. До сих пор у меня осталась в сердце нежная признательность к памяти Ю-ю за её звериноесочувствие… И вот что ещё было странно. Как только в Колиной болезни за последним жестокимкризисом наступил перелом к лучшему, когда ему позволили все есть и даже играть в постели, — кошкакаким-то особенно тонким инстинктом поняла, что пустоглазая и безносая отошла от Колинаизголовья, защелкав челюстями от злости. Ю-ю оставила свой пост. Долго и бесстыдно отсыпалась онана моей кровати. Но при первом визите к Коле не обнаружила никакого волнения. Тот её мял и тискал,осыпал её всякими ласковыми именами, назвал даже от восторга почему-то Юшкевичем.

Она жевывернулась ловко из его ещё слабых рук, сказала «мрм», спрыгнула на пол и ушла. Какая выдержка,чтобы не сказать. Спокойное величие души!..(кошка собиралась говорить по телефону)А вот собиралась-таки. Послушай, Ника, как это вышло. Встал с постели Коля худой, бледный, зеленый;губы без цвета, глаза ввалились, ручонки на свет сквозные, чуть розоватые. Но уже говорил я тебе:великая сила и неистощимая — человеческая доброта. Удалось отправить Колю для поправки, всопровождении матери, верст за двести в прекрасную санаторию. Ю-ю с отъездом двух своих друзей —большого и маленького — долго находилась в тревоге и в недоумении. Ходила по комнатам и всетыкалась носом в углы. Ткнется и скажет выразительно. «Мик!» Впервые за наше давнее знакомство ястал слышать у нее это слово.

Что оно значило по-кошачьи, я не берусь сказать, но по-человечески оноясно звучало примерно так. «Что случилось. Где они. Куда пропали?»И она озиралась на меня широко раскрытыми желто-зелеными глазами. В них я читал изумление итребовательный вопрос. Телефонный аппарат наш помещался в крошечной передней на круглом столике,и около него стоял соломенный стул без спинки. Не помню, в какой из моих разговоров с санаторней язастал Ю-ю сидящей у моих ног. Знаю только, что это случилось в самом начале. Но вскоре кошка сталаприбегать на каждый телефонный звонок и, наконец, совсем перенесла свое место жилья в переднюю.Люди вообще весьма медленно и тяжело понимают животных. Животные — людей гораздо быстрее итоньше. Я понял Ю-ю очень поздно, лишь тогда, когда однажды среди моего нежного разговора с Колейона беззвучно прыгнула с пола мне на плечи, уравновесилась и протянула вперед из-за моей щеки своюпушистую мордочку с настороженными ушами.Я подумал.

«Слух у кошки превосходный, во всяком случае, лучше, чем у собаки, и уж гораздо остреечеловеческого». Очень часто, когда поздним вечером мы возвращались из гостей, Ю-ю, узнав издалинаши шаги, выбегала к нам навстречу за третью перекрестную улицу. Значит, она хорошо знала своих. Иещё. Был у нас знакомый очень непоседливый мальчик Жоржик, четырех лет. Посетив нас в первый раз, оночень досаждал кошке. Трепал её за уши и за хвост, всячески тискал и носился с нею по комнатам,зажав её поперек живота. Этого она терпеть не могла, хотя по своей всегдашней деликатности ни разуне выпустила когтей. Но зато каждый раз потом, когда приходил Жоржик — будь это через две недели,через месяц и даже больше, — стоило только Ю-ю услышать звонкий голосишко Жоржика, раздававшийсяещё на пороге, как она стремглав, с жалобным криком бежала спасаться.

Летом выпрыгивала в первоеотворенное окно, зимою ускользала под диван или под комод. Несомненно, она обладала хорошейпамятью.«Так что же мудреного в том, — думал я, — что она узнала Колин милый голос и потянуласьпосмотреть. Где же спрятан её любимый дружок?»Мне очень захотелось проверить мою догадку. В тот же вечер я написал письмо в санаторию сподробным описанием кошкиного поведения и очень просил Колю, чтобы в следующий раз, говоря со мнойпо телефону, он непременно вспомнил и сказал в трубку все прежние ласковые слова, которые он домаговорил Ю-юшке. А я поднесу контрольную слуховую трубку к кошкиному уху. Вскоре получил ответ. Коляочень тронут памятью Ю-ю и просит передать ей поклон. Говорить со мною из санатории будет через двадня, а на третий соберутся, уложатся и выедут домой.

И правда, на другой же день утром телефонсообщил мне, что со мной сейчас будут говорить из санатории. Ю-ю стояла рядом на полу. Я взял её ксебе на колени — иначе мне трудно было бы управляться с двумя трубками. Зазвенел веселый, свежийКолин голосок в деревянном ободке. Какое множество новых впечатлений и знакомств. Сколькодомашних вопросов, просьб и распоряжений. Я едва-едва успел вставить мою просьбу:— Дорогой Коля, я сейчас приставлю Ю-юшке к уху телефонную трубку. Готово. Говори же ей твоиприятные слова. — Какие слова. Я не знаю никаких слов, — скучно отозвался голосок. — Коля, милый,Ю-ю тебя слушает. Скажи ей что-нибудь ласковое. Поскорее. — Да я не зна-аю. Я не по-омню. А ты мнекупишь наружный домик для птиц, как здесь у нас вешают за окна.

— Ну, Коленька, ну, золотой, ну,добрый мальчик, ты же обещал с Ю-ю поговорить. — Да я не знаю говорить по-кошкиному. Я не умею. Язабы-ыл. В трубке вдруг что-то щелкнуло, крякнуло, и из нее раздался резкий голос телефонистки:«Нельзя говорить глупости. Повесьте трубку. Другие клиенты дожидаются." Легкий стук, и телефонноешипение умолкло. Так и не удался наш с Ю-ю опыт. А жаль. Очень интересно мне было узнать, отзоветсяли наша умная кошка или нет на знакомые ей ласковые слова своим нежным «муррум». Вот и все проЮ-ю.Не так давно она умерла от старости, и теперь у нас живет кот-воркот, бархатный живот. О нем, милаямоя Ника, в другой раз..