Виктор Астафьев - Людочка

Лет пятнадцать назад автор услышал эту историю, и сам не знает почему, она живет в неми жжет сердце. «Может, все дело в её удручающей обыденности, в её обезоруживающейпростоте?» Кажется автору, что героиню звали Людочкой. Родилась она в небольшой вымирающейдеревеньке Вычуган. Родители — колхозники. Отец от угнетающей работы спился, был суетливи туповат. Мать боялась за будущего ребенка, поэтому постаралась зачать в редкийот мужниных пьянок перерыв. Но девочка, «ушибленная нездоровой плотью отца, родиласьслабенькой, болезненной и плаксивой». Росла вялой, как придорожная трава, редко смеяласьи пела, в школе не выходила из троечниц, хотя была молчаливо-старательной. Отециз жизни семьи исчез давно и незаметно. Мать и дочь без него жили свободнее, лучше,бодрее. В их доме время от времени появлялись мужики, «один тракторист из соседнеголеспромхоза, вспахав огород, крепко отобедав, задержался на всю весну, врос в хозяйство,начал его отлаживать, укреплять и умножать.

Ездил на работу на мотоцикле за семь верст,брал с собой ружье и часто привозил то битую птицу, то зайца. «Постоялец никакне относился к Людочке. Ни хорошо, ни плохо». Он, казалось, не замечал её. А онаего боялась.Когда Людочка закончила школу, мать отправила её в город — налаживатьсвою жизнь, сама же собралась переезжать в леспромхоз. «На первых порах мать пообещалапомогать Людочке деньгами, картошкой и чем Бог пошлет — на старости лет, глядишь,и она им поможет».Людочка приехала в город на электричке и первую ночьпровела на вокзале. Утром пришла в привокзальную парикмахерскую сделать завивку, маникюр,хотела еще покрасить волосы, но старая парикмахерша отсоветовала. У девушки и без тогослабенькие волосы. Тихая, но по-деревенски сноровистая, Людочка предложила подместипарикмахерскую, кому-то развела мыло, кому-то салфетку подала и к вечерувызнала все здешние порядки, подкараулила пожилую парикмахершу, отсоветовавшую ей краситься,и попросилась к ней в ученицы.Гавриловна внимательно осмотрела Людочку и еёдокументы, пошла с ней в горкоммунхоз, где оформила девушку на работу ученикомпарикмахера, и взяла к себе жить, поставив нехитрые условия.

Помогать по дому, дольшеодиннадцати не гулять, парней в дом не водить, вино не пить, табак не курить,слушаться во всем хозяйку и почитать её как родную мать. Вместо платы за квартиру пустьс леспромхоза привезут машину дров. «Покуль ты ученицей будешь — живи, но какмастером станешь, в общежитку ступай, Бог даст, и жизнь устроишь… Если обрюхатеешь,с места сгоню. Я детей не имела, пискунов не люблю…» Она предупредила жилицу, чтов распогодицу мается ногами и «воет» по ночам. Вообще, для Людочки Гавриловнасделала исключение. С некоторых пор она не брала квартирантов, а девиц тем более.Когда-то, еще в хрущевские времена, жили у нее две студентки финансового техникума:крашеные, в брюках… пол не мели, посуду не мыли, не различали свое и чужое —ели хозяйские пирожки, сахар, что вырастало на огороде.

На замечание Гавриловны девицыобозвали её «эгоисткой», а она, не поняв неизвестного слова, обругалаих по матушке и выгнала. И с той поры пускала в дом только парней, быстро приучалаих к хозяйству. Двоих, особо толковых, научила даже готовить и управляться с русскойпечью.Людочку Гавриловна пустила оттого, что угадала в ней деревенскую родню,не испорченную еще городом, да и стала тяготиться одиночеством на старости лет.«Свалишься — воды подать некому».Людочка была послушной девушкой, но учение шлоу нее туговато, цирюльное дело, казавшееся таким простым, давалось с трудом, и, когда минулназначенный срок обучения, она не смогла сдать на мастера. В парикмахерской Людочкаприрабатывала еще и уборщицей и осталась в штате, продолжая практику, — стригла подмашинку призывников, корнала школьников, фасонные же стрижки училась делать «на дому»,подстригая под раскольников страшенных модников из поселка Вэпэвэрзэ, где стоял домГавриловны.

Сооружала прически на головах вертлявых дискотечных девочек, как у заграничныххит-звезд, не беря за это никакой платы.Гавриловна сбыла на Людочку вседомашние дела, весь хозяйственный обиход. Ноги у старой женщины болели все сильнее,и у Людочки щипало глаза, когда она втирала мазь в искореженные ноги хозяйки,дорабатывающей последний год до пенсии. Запах от мази был такой лютый, крики Гавриловнытакие душераздирающие, что тараканы разбежались по соседям, мухи померли все до единой.Гавриловна жаловалась на свою работу, сделавшую её инвалидом, а потом утешала Людочку, чтоне останется та без куска хлеба, выучившись на мастера.За помощь по дому и уходв старости Гавриловна обещала Людочке сделать постоянную прописку, записать на нее дом, колидевушка и дальше будет так же скромно себя вести, обихаживать избу, двор, гнуть спинув огороде и доглядит её, старуху, когда она совсем обезножеет.С работы Людочка ездилана трамвае, а потом шла через погибающий парк Вэпэвэрзэ, по-человечески — парквагоно-паровозного депо, посаженный в 30-е годы и погубленный в 50-е.Кому-то вздумалось проложить через парк трубу.

Выкопали канаву, провели трубу,но закопать забыли. Черная с изгибами труба лежала в распаренной глине, шипела, парила,бурлила горячей бурдой. Со временем труба засорилась, и горячая речка текла поверху, кружарадужно ядовитые кольца мазута и разный мусор. Деревья высохли, листва облетела. Лишь тополя,корявые, с лопнувшей корой, с рогатыми сучьями на вершине, оперлись лапами корнейо земную твердь, росли, сорили пух и осенями роняли вокруг осыпанные древесной чесоткойлистья.Через канаву переброшен мосток с перилами, которые ежегодно ломали и по веснеобновляли заново. Когда паровозы заменили тепловозами, труба совершенно засорилась,а по канаве все равно текло горячее месиво из грязи и мазута. Берега поросли всякимдурнолесьем, кое-где стояли чахлые березы, рябины и липы.

Пробивались и елки,но дальше младенческого возраста дело у них не шло — их срубали к Новому годудогадливые жители поселка, а сосенки общипывали козы и всякий блудливый скот. Парк выгляделсловно «после бомбежки или нашествия неустрашимой вражеской конницы». Кругом стоялапостоянная вонь, в канаву бросали щенят, котят, дохлых поросят и все, что обременяло жителейпоселка.Но люди не могут существовать без природы, поэтому в парке стоялижелезобетонные скамейки — деревянные моментально ломали. В парке бегали ребятишки,водилась шпана, которая развлекалась игрой в карты, пьянкой, драками, «иногда насмерть».«Имали они тут и девок…» Верховодил шпаной Артемка-мыло, с вспененной белой головой.Людочка сколько ни пыталась усмирить лохмотья на буйной голове Артемки, ничего у неене получалось.

Его «кудри, издали напоминавшие мыльную пену, изблизя оказались что липкиерожки из вокзальной столовой — сварили их, бросили комком в пустую тарелку, так они,слипшиеся, неподъемно и лежали. Да и не ради прически приходил парень к Людочке. Кактолько её руки становились занятыми ножницами и расческой, Артемка начинал хватать еёза разные места. Людочка сначала увертывалась от хватких рук Артемки, а когдане помогло, стукнула его машинкой по голове и пробила до крови, пришлось лить йодна голову «ухажористого человека». Артемка заулюлюкал и со свистом стал ловитьвоздух. С тех пор «домогания свои хулиганские прекратил», более того, шпане повелелЛюдочку не трогать.Теперь Людочка никого и ничего не боялась, ходила от трамваядо дома через парк в любой час и любое время года, отвечая на приветствие шпаны«свойской улыбкой».

Однажды атаман-мыло «зачалил» Людочку в центральный городскойпарк на танцы в загон, похожий на звериный.«В загоне-зверинце и люди вели себяпо-звериному… Бесилось, неистовствовало стадо, творя из танцев телесный срами бред… Музыка, помогая стаду в бесовстве и дикости, билась в судорогах, трещала,гудела, грохотала барабанами, стонала, выла».Людочка испугалась происходящего, забиласьв угол, искала глазами Артемку, чтобы заступился, но «мыло измылился в этой бурлящейсерой пене». Людочку выхватил в круг хлыщ, стал нахальничать, она едва отбиласьот кавалера и убежала домой. Гавриловна назидала «постоялку», что ежели Людочка«сдаст на мастера, определится с профессией, она безо всяких танцев найдетей подходящего рабочего парня — не одна же шпана живет на свете…».Гавриловна уверяла — от танцев одно безобразие.

Людочка во всем с ней соглашалась,считала, ей очень повезло с наставницей, имеющей богатый жизненный опыт.Девушка варила,мыла, скребла, белила, красила, стирала, гладила и не в тягость ей было содержатьв полной чистоте дом. Зато если замуж выйдет — все она умеет, во всем самостоятельнойхозяйкой может быть, и муж её за это любить и ценить станет. Недосыпала Людочка часто,чувствовала слабость, но ничего, это можно пережить.Той порой вернулся из мест совсемне отдаленных всем в округе известный человек по прозванию Стрекач. С виду он тоженапоминал черного узкоглазого жука, правда, под носом вместо щупалец-усов у Стрекача былакакая-то грязная нашлепка, при улыбке, напоминающей оскал, обнажались испорченные зубы,словно из цементных крошек изготовленные.

Порочный с детства, он еще в школе занималсяразбоем — отнимал у малышей «серебрушки, пряники», жвачку, особенно любилв «блескучей обертке». В седьмом классе Стрекач уже таскался с ножом, но отбиратьему ни у кого ничего не надо было — «малое население поселка приносило ему, какхану, дань, все, что он велел и хотел». Вскоре Стрекач кого-то порезал ножом, егопоставили на учет в милицию, а после попытки изнасилования почтальонки получил первыйсрок — три года с отсрочкой приговора. Но Стрекач не угомонился. Громил соседниедачи, грозил хозяевам пожаром, поэтому владельцы дач начали оставлять выпивку, закускус пожеланием. «Миленький гость. Пей, ешь, отдыхай — только, ради Бога, ничегоне поджигай!» Стрекач прожировал почти всю зиму, но потом его все же взяли, он селна три года.

С тех пор обретался «в исправительно-трудовых лагерях, время от времениприбывая в родной поселок, будто в заслуженный отпуск. Здешняя шпана гужом тогда ходилаза Стрекачом, набиралась ума-разума», почитая его вором в законе,а он не гнушался, по-мелкому пощипывал свою команду, играя то в картишки,то в наперсток. «Тревожно жилось тогда и без того всегда в тревоге пребывающемунаселению поселка Вэпэрвэзэ. В тот летний вечер Стрекач сидел на скамейке, попивая дорогойконьяк и маясь без дела. Шпана обещала. «Не психуй. Вот массы с танцев повалят, мы тебецыпушек наймам. Сколько захочешь…»Вдруг он увидел Людочку. Артемка-мыло попыталсязамолвить за нее слово, но Стрекач и не слушал, на него нашел кураж. Он поймалдевушку за поясок плаща, старался усадить на колени.

Она попыталась отделаться от него,но он кинул её через скамейку и изнасиловал. Шпана находилась рядом. Стрекач заставили шпану «испачкаться», чтобы не один он был виновником. Увидя растерзанную Людочку,Артемка-мыло оробел и попытался натянуть на нее плащ, а она, обезумев, побежала, крича:«Мыло. Мыло!» Добежав до дома Гавриловны, Людочка упала на ступеньках и потеряласознание. Очнулась на стареньком диване, куда дотащила её сердобольная Гавриловна, сидящаярядом и утешавшая жиличку. Придя в себя, Людочка решила ехать к матери.В деревнеВычуган «осталось двд целых дома. В одном упрямо доживала свой век старуха Вычуганиха,в другом — мать Людочки с отчимом». Вся деревня, задохнувшаяся в дикоросте,с едва натоптанной тропой, была в заколоченных окнах, пошатнувшихся скворечниках, дикоразросшимися меж изб тополями, черемухами, осинами. В то лето, когда Людочка закончила школу,старая яблоня дала небывалый урожай красных наливных яблок.

Вычуганиха стращала. «Ребятишки,не ешьте эти яблоки. Не к добру это!» «И однажды ночью живая ветка яблони,не выдержав тяжести плодов, обломилась. Голый, плоский ствол остался за расступившимисядомами, словно крест с обломанной поперечиной на погосте. Памятник умирающей русскойдеревеньке. Еще одной. «Эдак вот, — пророчила Вычуганиха, — одинова середь России колвобьют, и помянуть её, нечистой силой изведенную, некому будет…» Жутко было бабам слушатьВычуганиху, они неумело молились, считая себя недостойными милости Божьей.Людочкина матьтоже стала молиться, только на Бога и оставалась надежда. Людочка хихикнула на матьи схлопотала затрещину.Вскоре умерла Вычуганиха. Отчим Людочки кликнул мужиковиз леспромхоза, они свезли на тракторных санях старуху на погост, а помянутьне на что и нечем.

Людочкина мать собрала кое-что на стол. Вспоминали, чтоВычуганиха была последней из рода вычуган, основателей села.Мать стирала на кухне,увидев дочь, стала вытирать о передник руки, приложила их к большому животу, сказала, чтокот с утра «намывал гостей», она еще удивлялась. «Откуда у нас им быть. А тутэвон что!» Оглядывая Людочку, мать сразу поняла — с дочерью случилась беда. «Умабольшого не надо, чтобы смекнуть, какая беда с нею случилась. Но через эту…неизбежность все бабы должны пройти… Сколько их еще, бед-то, впереди…» Онаузнала, дочь приехала на выходные. Обрадовалась, что подкопила к её приезду сметану, отчиммеду накачал. Мать сообщила, что вскоре переезжает с мужем в леспромхоз, только «какрожу…». Смущаясь, что на исходе четвертого десятка решилась рожать, объяснила.

«Самребенка хочет. Дом в поселке строит… а этот продадим. Но сам не возражает, еслина тебя его перепишем…» Людочка отказалась. «Зачем он мне». Мать обрадовалась,может, сотен пять дадут на шифер, на стекла.Мать заплакала, глядя в окно. «Комуот этого разора польза?» Потом она пошла достирывать, а дочь послала доить корову и дровпринести. «Сам» должен прийти с работы поздно, к его приходу успеют сварить похлебку.Тогда и выпьют с отчимом, но дочь ответила. «Я не научилась еще, мама, ни пить,ни стричь». Мать успокоила, что стричь научится «когда-нито». Не боги горшкиобжигают.Людочка задумалась об отчиме. Как он трудно, однако азартно врасталв хозяйство. С машинами, моторами, ружьем управлялся легко, зато на огороде долго не моготличить один овощ от другого, сенокос воспринимал как баловство и праздник.

Когда закончилиметать стога, мать убежала готовить еду, а Людочка — на реку. Возвращаясь домой, онауслышала за обмыском «звериный рокот». Людочка очень удивилась, увидев, как отчим —«мужик с бритой, седеющей со всех сторон головой, с глубокими бороздами на лице, весьв наколках, присадистый, длиннорукий, хлопая себя по животу, вдруг забегал вприпрыжкупо отмели, и хриплый рев радости исторгался из сгоревшего или перержавленного нутра малоей знакомого человека», — Людочка начала догадываться, что у него не было детства.Дома она со смехом рассказывала матери, как отчим резвился в воде. «Да где ж ему былокупанью-то обучиться. С малолетства в ссылках да в лагерях, под конвоемда охранским доглядом в казенной бане.

У него жизнь-то ох-хо-хо… —Спохватившись, мать построжела и, словно кому-то доказывая, продолжала: —Но человек он порядочный, может, и добрый».С этого времени Людочка пересталабояться отчима, но ближе не стала. Отчим близко к себе никого не допускал.Сейчасвдруг подумалось. Побежать бы в леспромхоз, за семь верст, найти отчима, прислонитьсяк нему и выплакаться на его грубой груди. Может, он её и погладит по голове,пожалеет… Неожиданно для себя решила уехать с утренней электричкой. Мать не удивилась:«Ну что ж… коли надо, дак…» Гавриловна не ждала быстрого возвращения жилички.Людочка объяснила, что родители переезжают, не до нее. Она увидела две веревочки, приделанныек мешку вместо лямок, и заплакала. Мать сказывала, что привязывала эти веревочки к люльке,совала ногу в петлю и зыбала ногой… Гавриловна испугалась, что Людочка плачет.

«Мамужалко». Старуха пригорюнилась, а её и пожалеть некому, потом предупредила. Артемку-мылозабрали, лицо ему Людочка все расцарапала… примета. Ему велено помалкивать, шаче смерть.От Стрекача и старуху предупредили, что если жиличка что лишнее пикнет, её гвоздямик столбу прибьют, а старухе избу спалят. Гавриловна жаловалась, что у нее всех благ —угол на старости лет, она не может его лишиться. Людочка пообещала перебратьсяв общежитие. Гавриловна успокоила. Бандюга этот долго не нагуляет, скоро сядет опять,«а я тебя и созову обратно». Людочка вспомнила, как, живя в совхозе, простудилась,открылось воспаление легких, её положили в районную больницу. Бесконечной, длинной ночью онаувидела умирающего парня, узнала от санитарки его нехитрую историю.

Вербованныйиз каких-то дальних мест, одинокий паренек простыл на лесосеке, на виске выскочилфурункул. Неопытная фельдшерица отругала его, что обращается по всяким пустякам, а черездень она же сопровождала парня, впавшего в беспамятство, в районную больницу. Вбольнице вскрыли череп, но сделать ничего не смогли — гной начал делать своеразрушительное дело. Парень умирал, поэтому его вынесли в коридор. Людочка долго сиделаи смотрела на мучающегося человека, потом приложила ладошку к его лицу. Парень постепенноуспокоился, с усилием открыл глаза, попытался что-то сказать, но доносилось лишь«усу-усу… усу…». Женским чутьем она угадала, он пытается поблагодарить её.Людочка искренне пожалела парня, такого молодого, одинокого, наверное, и полюбить никогоне успевшего, принесла табуретку, села рядом и взяла руку парня.

Он с надеждой гляделна нее, что-то шептал. Людочка подумала, что он шепчет молитву, и стал помогать ему,потом устала и задремала. Она очнулась, увидела, что парень плачет, пожала его руку,но он не ответил на её пожатие. Он постиг цену сострадания — «совершилось ещеодно привычное предательство по отношению к умирающему». Предают, «предают его живые!И не его боль, не его жизнь, им свое страдание дорого, и они хотят, чтоб скореекончились его муки, для того, чтоб самим не мучиться». Парень отнял у Людочки свою рукуи отвернулся — «он ждал от нее не слабого утешения, он жертвы от нее ждал,согласия быть с ним до конца, может, и умереть вместе с ним. Вот тогда свершилосьбы чудо. Вдвоем они сделались бы сильнее смерти, восстали бы к жизни, в нем появилсябы могучий порыв», открылся бы путь к воскресению.

Но не было рядом человека,способного пожертвовать собой ради умирающего, а в одиночку он не одолел смерти.Людочка бочком, как бы уличенная в нехорошем поступке, крадучись ушла к своей кровати.С тех пор не умолкало в ней чувство глубокой вины перед покойным парнем-лесорубом. Теперьсама в горе и заброшенности, она особо остро, совсем осязаемо ощутила всю отверженностьумирающего человека. Ей предстояло до конца испить чашу одиночества, лукавого человеческогосочувствия — пространство вокруг все сужалось, как возле той койки за больничнойоблупленной печью, где лежал умирающий парень. Людочка застыдилась. «зачем она притворяласьтогда, зачем. Ведь если бы и вправду была в ней готовность до конца остатьсяс умирающим, принять за него муку, как в старину, может, и в самом деле выявилисьбы в нем неведомые силы.

Ну даже и не свершись чудо, не воскресни умирающий, всеравно сознание того, что она способна… отдать ему всю себя, до последнего вздоха, сделалобы её сильной, уверенной в себе, готовой на отпор злым силам». Теперь она понялапсихологическое состояние узников-одиночек. Людочка опять вспомнила об отчиме. Вотон небось из таких, из сильных. Да как, с какого места к немуподступиться-то. Людочка подумала, что в беде, в одиночестве все одинаковы, и нечегокого-то стыдить и презирать.В общежитии мест пока не было, и девушка продолжалажить у Гавриловны. Хозяйка учила жиличку «возвращаться в потемках» не через парк,чтобы «саранопалы» не знали, что она живет в поселке. Но Людочка продолжала ходитьчерез парк, где её однажды подловили парни, стращали Стрекачом, незаметно подталкиваяк скамейке.

Людочка поняла, что они хотят. Она в кармане носила бритву, желая отрезать«достоинство Стрекача под самый корень». О страшной этой мести додумалась не сама,а услышала однажды о подобном поступке женщины в парикмахерской. Парням Людочка сказала,жаль, что нет Стрекача, «такой видный кавалер». Она развязно заявила. Отвалите, мальчики,пойду переоденусь в поношенное, не богачка. Парни отпустили её с тем, чтобы поскореевернулась, предупредили, чтобы не смела «шутить». Дома Людочка переоделасьв старенькое платье, подпоясалась той самой веревочкой от своей люльки, сняла туфли, взялалист бумаги, но не нашла ни ручки, ни карандаша и выскочила на улицу. По путив парк прочитала объявление о наборе юношей и девушек в лесную промышленность.Промелькнула спасительная мысль.

«Может, уехать?» «Да тут же другая мысль перебилапервую. Там, в лесу-то, стрекач на стрекаче и все с усами». В парке онаотыскала давно запримеченный тополь с корявым суком над тропинкой, захлестнула на неговеревочку, сноровисто увязала петельку, пусть и тихоня, но по-деревенски она умеламногое. Людочка забралась на обломыш тополя, надела петлю на шею. Она мысленно простиласьс родными и близкими, попросила прощения у Бога. Как все замкнутые люди, была довольнорешительной. «И тут, с петлей на шее, она тоже, как в детстве, зажала лицо ладонямии, оттолкнувшись ступнями, будто с высокого берега бросилась в омут. Безбрежныйи бездонный».Она успела почувствовать, как сердце в груди разбухает, кажется,разломает ребра и вырвется из груди.

Сердце быстро устало, ослабело, и тут же всякаяболь и муки оставили Людочку…Парни, ожидающие её в парке, стали уже ругать девушку,обманувшую их. Одного послали в разведку. Он крикнул приятелям. «Когти рвем!Ко-огти. Она…» — Разведчик мчался прыжками от тополей, от света«. Позже,сидя в привокзальном ресторане, он с нервным хохотком рассказывал, что видел дрожащееи дергающееся тело Людочки. Парни решили предупредить Стрекача и куда-то уехать, покаих не «забарабали».Хоронили Людочку не в родной брошенной деревне,а на городском кладбище. Мать временами забывалась и голосила. Дома Гавриловнаразрыдалась. За дочку считала Людочку, а та что над собой сделала. Отчим выпил стакан водкии вышел на крыльцо покурить. Он пошел в парк и застал на месте всю компаниюво главе со Стрекачом.

Бандит спросил подошедшего мужика, что ему надо. «Поглядеть вотна тебя пришел», — ответил отчим. Он рванул с шеи Стрекача крест и бросил егов кусты. «Эт-то хоть не погань, обсосок. Бога-то хоть не лапайте, людямоставьте!» Стрекач пробовал пригрозить мужику ножом. Отчим усмехнулсяи неуловимо-молниеносным движением перехватил руку Стрекача, вырвал её из кармана вместес куском материи. Не дав бандиту опомниться, сгреб ворот рубашки вместе с фраком, поволокСтрекача за шиворот через кусты, швырнул в канаву, в ответ раздался душераздирающий вопль.Вытирая руки о штаны, отчим вышел на дорожку, шпана заступила ему дорогу. Он уперся в нихвзглядом. «Настоящего, непридуманного пахана почувствовали парни. Этот не пачкал штаныгрязью, давно уже ни перед кем, даже перед самым грязным конвоем на коленине становился».

Шпана разбежалась. Кто из парка, кто тащил полусварившегося Стрекачаиз канавы, кто-то за «скорой» и сообщить полуспившейся матери Стрекачаоб участи, постигшей её сыночка, бурный путь которого от детской исправительно-трудовойколонии до лагеря строгого режима завершился. Дойдя до окраины парка, отчим Людочкиспоткнулся и вдруг увидел на сучке обрывок веревки. «Какая-то прежняя, до концаим самим не познанная сила высоко его подбросила, он поймался за сук, тот скрипнули отвалился». Подержав сук в руках, почему-то понюхав его, отчим тихо молвил. «Чтоже ты не обломился, когда надо?» Он искрошил его в куски, разбросав в стороны,поспешил к дому Гавриловны. Придя домой и выпив водки, засобирался в леспромхоз.На почтительном расстоянии за ним спешила и не поспевала жена.

Он взял у неепожитки Людочки, помог забраться по высоким ступенькам в вагон электрички и нашелсвободное место. Мать Людочки сначала шептала, а потом в голос просила Бога помочь родитьи сохранить хотя бы это дитя полноценным. Просила за Людочку, которую не сберегла. Потом«несмело положила голову ему на плечо, слабо прислонилась к нему, и показалосьей, или на самом деле так было, он приспустил плечо, чтоб ловчее и покойней ей было,и даже вроде бы локтем её к боку прижал, пригрел».У местного УВД так и недосталосил и возможностей расколоть Артемку-мыло. Со строгим предупреждением он былотпущен домой. С перепугу Артемка поступил в училище связи, в филиал, где учат лазитьпо столбам, ввинчивать стаканы и натягивать провода.

С испугу же, не иначе,Артемка-мыло скоро женился, и у него по-стахановски, быстрее всех в поселке, черезчетыре месяца после свадьбы народилось кучерявое дите, улыбчивое и веселое. Дед смеялся, что«этот малый с плоской головой, потому что на свет Божий его вынимали щипцами, ужеи с папино мозговать не сумеет, с какого конца на столб влазить —не сообразит».На четвертой полосе местной газеты в конце квартала появилась заметкао состоянии морали в городе, но «Людочка и Стрекач в этот отчет не угодили.Начальнику УВД оставалось два года до пенсии, и он не хотел портить положительныйпроцент сомнительными данными. Людочка и Стрекач, не оставившие после себя никаких записок,имущества, ценностей и свидетелей, прошли в регистрационном журнале УВД по линиисамоубийц… сдуру наложивших на себя руки»..